Если мимо отсутствующих изб спуститься вниз к роднику и далее по дороге перебраться через пересохшее русло ручья, то можно на взгорке увидеть рядок старых берез, обозначающих некогда существовавшую деревенскую улицу. Это место было деревней Застенье.

-1-

Под ногами трава по пояс и обгоревшие остатки строений. Я вошел в это селение под сень старых берез и ощутил, как меня обступили со всех сторон бездомные, брошенные хозяевами одичавшие вишни и яблоньки, из травы обрадованно тянули ко мне свои ветви осиротевшие кусты смородины… мне пришлось разговаривать с этими сиротами и утешать их, извиняясь за людское бессердечие. Вот только пообещать мне им было нечего. А вокруг простор цветущий, жаворонки в небе, теплый, ароматный ветер, поглаживающий меня по щекам. Закрыл повлажневшие глаза, прислушался… воображение тут же из небытия принесло звуки ожившей деревенской улицы и, покачав меня на этой мягкой душевной волне настоящего Российского бытия, вынесло в грустную, утомляющую своей суетностью, реальность.

Возвращаясь из прошлого и, оттаивая от обложившей меня грусти, вспомнил, проезжая мимо, о природных закромах, в которых запасалась лесными дарами вся деревня, это урочища Фатькино и Папсуево, наполненные каждое в с свое время спелой ягодой, грибами и чудными запахами хвойного леса.

И вот стою я посреди улицы, вдыхаю запах и звуки моей деревни, моего Заболотья, кружат голову воспоминания и восторг от встречи с моим детством. В памяти образ бабушки моей, незабвенной Марии Петровны Дометовой.

Светлая память русской женщине, в смутное и военное время вынесшей на плечах своих и под сердцем трех дочерей и сына, обижаемая рукою и неверностью мужа своего, Михаила Егоровича!

С высоты лет своих хочу признаться тебе, милой женщине, кроткой и немногословной хранительнице домашнего очага, прародительнице родовой ветви моей, Смородиных, в искренней внучатой любви. Низкий поклон тебе, любимая бабушка Маня, за то, что ты была в жизни моей охранительницей детства и юности моей!

С каким трепетом и внутренней дрожью ожидал я срока отъезда своего на каникулы в деревню. Там, для меня в Тридевятом царстве, обязательно должно произойти что-то необыкновенно чудесное, волнительно-таинственное, от чего зайдется душа моя восторгом любви неизреченным. Звенела на высокой ноте песня Лона Родины моей там, за следующим поворотом, еще чуть-чуть и я услышу тебя, я увижу тебя моя долгожданная деревня…

Подъезжая все ближе и ближе к царству своему, я ждал момента, когда ёкнет сердце мое от предчувствия, что я пересек наконец-то эту невидимую границу земли обетованной. И пограничный страж был всегда

- 2 -

на своем месте за крутым поворотом дороги, скрывавшим промелькнувшую деревеньку Дядькино. Страж был не зрим, но присутствие его ощущалось явно, ибо, пересекая этот рубеж, сразу же менялось восприятие окружающего. Где-то внутри, под сердцем, зарождалось щемящее трепетное чувство восторга от предстоящей встречи с детством.

Я словно нырял с разбегу из одного мира, наполненного суетой и обыденностью, не вкусным, сухим, застревающим в глазах и дыхании бытием, в другой – влажный, благоуханный, изводящий истомою запахов и звуков, исторгающий из глаз слезы умиления и предвещающий столько волшебной неизвестности, приводящей душу мою в совершеннейший восторг.

Ну, здравствуй деревня моя, я уже вижу тебя за поворотом лета моего. Ах, как бьётся сердце в предчувствии встречи со всеми, в ком радость моя!

Выхожу из автобуса, на плечи и голову мою опускается теплая и мягкая рука берегини деревни моей. Она благословляет меня на все это лето и признает меня своим. В ушах звенит высокая нота, глаза ищут в окружающих знакомые лица, сердце трепещет от предвкушения новых встреч, знакомств, событий. Вон бабушка стоит на дороге всматриваясь из-под руки в лица приехавших, подслеповато щурясь, узнает меня только когда подхожу вплотную к ней. Глаза ее увлажняются, обнимаю, зарываюсь носом в ее волосы и с упоением вдыхаю запах моего детства. Как хорошо – я приехал к тебе, ба…, я вернулся к тебе, деревня моя!

Утро.

В юности сон крепок и длителен, но просыпаюсь рано. Лежа на спине и раскинув руки я обнимаю свою деревню со всеми, кто в ней живет. Нет, я определенно счастлив!

Открываю глаза, прислушиваюсь… горланят соседские петухи, их почему-то слышнее бабушкиных. В конце деревни, возле дома Шабариных, щелкает кнут пастуха, слышны его возгласы, подгоняющие лениво выходящих со двора коров. Вдалеке, со стороны мастерских там, где стоит шаха, пулеметной очередью затарахтел тракторный пускач. Ему откликнулся другой, уже со стороны деревни Никиткино. «Хорошо-то как, Господи!»- изрекаю я потягиваясь! У колодца с журавлем, слышно, зазвякали ведрами, скрипнул «журавль». Кто-то еще подошёл за водой, послышался женский разговор: «Вера, (обращались к Масловой) слышала что вчера Надя-Галочка то учудила?»- разговор стал вдруг заметнее тише, слов разобрать было невозможно, а новость-то хотелось бы дослушать до конца. Ведь наша Надя-Галочка персонаж ещё тот, знаменитая своим оптимизмом и свободой взглядов на отношения между мужчиной и женщиной, она без конца удивляла все Заболотское народонаселение своими чудачествами. Узнать её можно было, при встрече, безошибочно по ярко-красному, с круглыми крупными бусинами, ожерелью, которое она никогда не снимала. А уж если зацепить её словом, спуску не даст никому, и треску будет на всю деревню, ибо скандалить вполголоса она не умела, да и, по видимому, не желала. Делала она это весело, со вкусом, концерт был достойный Кремлевского дворца, послушать подтягивались все, кто мог оставить на время дела.

Утро деревенское начиналось так, как оно начиналось и десять, и тридцать, и даже, может быть, сто лет назад – звуками просыпающегося населения, обремененного заботой о скотине, о птице и домохозяйстве.

Под окном остановился кто-то большой, глубоко и шумно выдохнул, послышалось смачное похрупывание, кто-то с большим аппетитом работал челюстями. Вытянув из-под одеяла шею, выглядываю в террасочное оконце, ага, это быбы Шурина Минутка таскает траву из нашего палисадника. Слышу, как травоядное обложили крепким словцом, щелкнули кнутом и, сопение стало быстро удаляться.

Лежу на веранде. Что делается в доме не слышу. Бабушка, верное дело, колдует возле печи. Ах, какие вкусности вынимают из нее поутру, только б вы знали. Истомленная печным духом молочная каша, топленое молоко в крынке, запечатанное коричневой пленочкой. Утренний омлет, как сдобный пирог, на сковороде подрагивает ноздреватой желто-коричневой корочкой.

Щи..

Самовар возле печи, уткнувшийся в открытую вьюшку трубой, пошумливает закипающей водой. Бабушка приподнимает верхнюю крышку и под нее укладывает на верхнюю юбку семь яиц, только что с боем отвоеванных у курей, крышка закрывается и, пожалуйте, через пять минут горячие ослепительно-белые и крутые яйца приветствуют вас на утреннем столе. Спасибо, бабушка, все было очень вкусно!

День.

Ах, что это были за дни! Впрочем, о каждом можно было бы рассказать отдельно.

В детстве время тянется так сладостно долго, так упруго наполнено важнейшими событиями, такими интересными и непререкаемо необходимыми делами, что нет им достойной замены во веки веков.

Куда пойти и чем заняться решается тут и сейчас, прямо на ходу и по пути туда. Каждый может выложить на обсуждение свое желание, а также выслушать массу предложений соратников и решение принимается: «Туда!»

И все дружно чешут на горохово-овсяное поле, благо оно совсем не далече.

Все просто и весело, мы наедаемся молочной спелости бобовыми, набиваем полные пазухи гороховыми стручками (это про запас, предлагается на вечер). Весело болтая, не прекращая лущить стручки в переполненное брюхо, возвращаемся в деревню. В итоге остаток на вечер две-три горсти стручков. Чтобы не повторять гороховых ошибок, дружно идем на речку, а как же? купание летом – это святое. Голод в течение дня утоляем черникой, ее собирают тут же через дорогу девчонки, пока пацаны ловят раков и добывают раковины перловиц в донном песке Шегры. На костре и без соли все вкусно.

А когда наша кожа от купания покрывается рыбьей чешуей, понимаем – пора домой, да и завечерело, как-то. Но пока есть время до наступления самого главного времени суток, по возвращении с реки, мы с упоением лупим руками по волейбольному мячу большой девчачьей и скромной мальчишеской командой. Увлекались мы лаптой и волейболом с таким азартом и остервенением, что продолжали играть в полной темноте. Мяч находили по звуку, а траекторию полета по наитию. Не помню, чтобы

- 4 -

ссорились, но девчонки - это ж совсем не понятные сущности. Девчонки… какое заманчивое и загадочное племя. Что-то в них определенно скрывалось, чего глазами не высмотреть. Соберутся стайкой, глазами постреливают, шушукаются, а то вдруг прыснут со смеху, вид у них такой, будто великую тайну обсуждают. Не-ет, что-то такое они все-таки знают и ни одна, зараза, не поделится. И чего это их столько развелось? в каждой избе по одной, а то и по две.

А походы по колхозным брошенным садам за спелою вишнею? а как хороша спелая черемуха, что растет возле деревенской кузни! О-о-о, только вяжет, зараза так, что язык быстро в рашпиль превращается и дерет щеки так, что со святыми выноси. Мы и тут не пропали, снимаем шероховатости кисло-сладкой вишней не забывая приправлять ее горстями черной смородины. Увлечешься бывалочи лечением шероховатостей, глядь, а на лбу испарина уже от смородины. Ха! Знай наших!

Еще крайне интересно побродить во ржи, искупаться в зелено-голубом море цветущего льна. Ах, как оно качает невесомое тело на волне под теплым ветерком, глаза растворяются в льняной сини, голова кружится, сердце поет – ну разве это не важное событие или непререкаемо необходимое дело?

- 5 -

По-моему, так очень важное. Нырните пару раз в льняные или ржаные волны, а я пожелаю вам чудесного плавания!

Как вольготно жить на каникулах в деревне, хочешь не делай ничего, а хочешь посмотреть, как работают мужики, напросишься к трактористу на пахоту. Протрясешься в ДТ-75 по полю один кружок, а потом пол дня зубы стучат, в ушах шум, в костях дрожь. Да-а, хорошо работать трактористом, почетно, но чего-то расхотелось. А вот силосозаготовителем в самый раз, трамбуй себе травушку в яме, ныряй в нее, кувыркайся, никто плохого слова не скажет, только нахваливают – хорошая профессия. Еще зернозаготовителем работать приятно: подъезжаешь в кузове машины под зарнораздатчик комбайна и на тебя выхлестывается зерновая река, знай разгребай ее по углам кузова, и прямиком на шаху, зерно сушить. Мимо проплывают колосящиеся поля, одуряюще пахнет сжатым зерном и медом отцветающего кипрея.

Но бывают и такие дни, может не у всех конечно, когда видеть никого не хочется, идти никуда не хочется, на речку - глаза б мои на нее не смотрели, от хождения по гостям подташнивает, от друзей прячешься, даже девушку свою видеть не желаешь. Это прямо болезнь какая-то, томление духа, ком в горле, к глазам сырость подбирается. Что делать?

Есть средство (мое, по крайней мере), пробираюсь на соседний участок, где стоят три больших и старых березы, выбираю ту, что повыше и поразлапистей, забираюсь на самую маковку и вот я на вершине счастья. Сижу высоко, гляжу далеко. Хорошо, что все окружающие деревни располагаются на соседних холмах: Добрынской, Горской, Дубровской взгорках, даже село Ильинское Вышневолоцкого района с церковью и колокольней хорошо видать. Теперь главное, нужно отстроиться от деревенского шума и вслушаться в дыхание этих деревень, выбираю интересующую меня, прикрываю глаза и представляю все как на видео в цвете и со звуками: дома, улицу, людей, запахи, и случается необыкновенное, я начинаю парить над домами, слышать звуки и запахи этой деревни, ощущать настроение людей. И внутри меня начинает зарождаться Божественное чувство свободы духа, и так хочется заглянуть за горизонт, подернутый голубоватой дымкой, там несомненно существует что-то необыкновенно интересное, тайное…

Страшно отпускать дух свой в свободный полет в неизвестность, возьмет и не вернется, поди, как хорошо ему на свободе-то, не то, что в бренном теле обретаться.

И вот когда прозаическое чувство голода начинает связывать трепетные крылья души моей, приходится выходить из полета, менять эшелон,

- 6 -

выходить на глиссаду и приземляться за обеденный стол. Любопытно, после посадки и трапезы я вновь хочу видеть моих друзей, улыбку и глаза милой девушки Галинки Сергеевны две сердито вспархивающие косы ее сестренки Людмилы. На сердце тепло и радостно, я вернулся…

Как хочется ненасытно объять все наши деревенские просторы, вдохнуть запахи цветущих полей и хвойных перелесков, разнотравье взгорков и одуряющий болотный дух загущенных бредняком низин, по которым не спешно струят из невидимых болот красноватые воды многочисленные ручьи. И все это я могу объять и обонять только одним способом, промчав на мотоцикле от одной деревни до другой. Особенно густы запахи в предвечерье, когда ныряешь с Заболоцкой горы из светлого, явного и дружелюбного мира, наполненного теплым цветочным духом, где в березовых перелесках живут добрые язычекие духи «берегини», в полях «полевики» в сенных амбарах «сенники» в другой, низинный Черно Рученский мир, таинственный, невидимый, наполненный водной языческой нечистью. Зловредные болотники, хитрые любвеобильные русалки, ужасные болотные криксы, кикиморы, жестокие мавки и несчастные навки… и все, казалось, следят за мною, ждут моей оплошности, чтобы завлечь и погубить. Влажное и прохладное низинное дыхание, переходящее в легкий туман, накрывает меня с головою. По спине пробегают мурашки от смотрящей из зарослей нечисти, я прибавляю «газу» и вырываюсь на Добрынскую горку, меня вновь окатывает теплая ароматная волна, и чем ближе к деревне, тем все явнее слышится дыхание человеческого жилья. Тянет печным дымком, впереди коровье стадо, заползающее в деревенскую утробу, окутанное рыжеватым облаком дорожной пыли… все, можно не спешить, страшное позади.

Вид коровьего стада умиротворяет, пахнет парным молоком, которым сочатся переполненные вымя нагулявших его за день буренок, крики хозяек, зазывающих свих кормилиц в хлев, звучат приятной музыкой в ушах, забитых мотоциклетным треском. Деревня, утомленная дневным зноем и нелегкой крестьянской работой, готовится к вечернему отдохновению.

Вечер.

Это такое волшебство, июньский вечер в деревне! Закатный небосвод над горизонтом, заполненный истомленными дневным зноем облаками и, от того неподвижными, окрашен различными оттенками голубого, потому что их не касаются лучи заходящего солнца. Какие причудливые картины рисует пастельными красками летний вечер на дремлющих за горизонтом облаках. Тут тебе и Монблан со снежной вершиной и Кардильеры, поросшие густыми лесами. Среди лесов вьется горная дорога, то пропадая, то опять выныривая из-под деревьев. Те облака, на которые падают лучи зашедшего

- 7-

ярила, превращаются в лазурное море, растекающееся среди лесных горных пейзажей, цвет его розовато-золотистый. Видны блики на воде и даже одинокий парус, заходящий в сказочную бухту не настоящего моря. Этим нерукотворным пейзажем можно любоваться не более часа. Солнце заваливается за Земную спину, краски блекнут, море исчезает, склоны гор суровеют словно в ожидании грозы. Но остается в сердце этот теплый, сказочный образ волшебной страны, до которой рукой подать, в которую хочется встать и идти не жалея сил, чтобы добраться наконец до начала той дороги, подняться по ней к вершине и, воспарить над лазурным заливом, вдыхая полной грудью морские просторы и пить, захлебываясь, густой аромат источаемый засыпающим за деревней утомленным полем…

Вечер тихо умирает на моих руках, и мои убаюкивающие поглаживания не спасают его, мне становится грустно, светлая печаль наваливается на плечи и я несу ее по деревне туда, где она растает окончательно, в клуб.

Ночь = клуб.

Маленькая изба между Заболотьем и Никиткиным, переделанная под сельский Дом культуры, уже не стоит на своем месте. Мы не видели ее печального конца, поскольку к тому времени повырастали в пап и мам и разъехались на бессрочные каникулы.

Несколько рядов клубных кресел, небольшая сцена на случай выступления агитбригады, белый экран для киношки. На сцене канцелярский стол, на нем катушечный магнитофон с одной единственной пленкой и – Пожалуйте дорогие гости!

Деревенская мода семидесятых была незатейлива: обувь любая удобная для танцев и ночной беготни по огородам, дамам юбки (реже брюки), а уж верх обязательно фуфайка с набитыми яблоками карманами. Желательно не очень потертая – в ней комфортно слушать ночных петухов, спрятавшись вдвоем от ночной прохлады в сенях чьей-то избы, лазать через заборы, прогуливаться по лесной дороге, высвеченной как взлетная полоса, огоньками светлячков по влажным от ночной росы обочинам, замирать от жутких, сверкнувших желтизной впереди глаз какого-то зверя, ощущая на лопатках морозную дрожь. Везде нас выручала отменная русская телогрейка.

Заведено было так:

вначале игры, кто какие помнит и знает. Играли в «Колечко-малечко», «Ручейки», «Номерки», «Казаки-разбойники», «бутылочку», «Испорченный телефон», «Переглядки», «Ромбики», если компания поменьше, то не исключались карточные игры. Особенно популярны были игры в порядке

- 8 -

убывания «Козел», «Дурак», «Бура», «Акулина»; а уж только потом танцы. Пленка на магнитофоне переворачивалась бессчетное число раз, а все, что воспроизводилось, никак не надоедало. Особенно поощрялось выключение света, на что мужская половина откликалась поощрительным одобрением.

Магнитофонные композиции, популярные в то время, давно забылись, но когда вдруг по радио Ретро-FM слышишь музыку от которой разливается приятное тепло по спине, сразу понимаешь – это дыхание деревенской юности. И всплывают в памяти знакомые лица, милые сердцу ночные посиделки. Появляется легкая и теплая грусть по времени, в которое мы никогда не сможем вернуться, а так порою хочется…

Когда же начинает наше лето незаметно для нас клониться к закату? Какие такие есть приметы, которые наверняка означают наше скорое расставание на долгий учебный год? Когда происходит это тайное действо? И вот приметил я как-то, что, когда загораются на неудобьях и лесных прогалинах лилово-красные свечи кипрея, а это происходит в середине июля, что-то происходит внутри меня такое, от чего сжимается в груди сердце. Накатывает тревожная грусть и мается предчувствием душа, что закончится скоро эта летняя беззаботность. И в наших разговорах все чаще появляется тема о подготовке к школьному сезону. К августу в деревне останутся не многие, да и то не на долго. У деревенских хозяйственные заботы, у девчонок свои девчачьи, вот и распалась веселая летняя компания… Беззаботное лето заканчивалось, и мы, утомленные друг другом, прощались до следующих каникул.

Зима.

Теплое лето сменялось на снежную новогоднюю зиму. На Рождественские каникулы съезжались не многие, но если собирались, то «чудили» от души.

Снега на гумнах лежали добрые, поясные. Морозы ходили трескучие, хватали за щеки и уши задиристо, а нам и в радость. Как можно страшиться холода, когда на нас такая броня из валенок выше колен, овчинных руковиц до локтя, замотанных шарфами носов… Зато по вечерам, когда вся деревня ютится в тепле печном, вспоминая прошедший день и дуя самоварный чай, мы начинаем творить святочные гуляния.

Девчонки собираются в чьей-либо избе и устраивают гадания, мальчишки в обрядье не допускаются, что кому привиделось потом рассказывают с большою неохотою, после долгих уговоров и то по секрету.

Под луной на темной деревенской улице и жутковато и весело, вся нечисть бесовская в эти две святочные недели выбирается в явный мир и начинает куражиться над мирянами. Кто-то из нас обязательно обрядится в

- 9 -

вывернутый на изнанку овчинный тулуп и будет носиться по деревне, задирая всех и, прося коляды. Особенно весело докучать деревенским, которые могут выбежать из дому и задать нам перцу, в то время как мы задаем стрекача. Шутили беззлобно: выбирали избу в которой светились окна, на гвоздик, что крепит стекло в оконной раме, накидывали петельку из толстой нитки. Разматывали катушку отходя от окна метров на десять и прятались за деревьями. Потом кусочком канифоли начинали водить по нитке, нитка скрипела и через гвоздик передавала звук на стекло, которое начинало вибрировать довольно громко. Звук противный, в доме высидеть невозможно. Сначала хозяева выглядывали в окно, пытаясь высмотреть охальников, но скрип продолжался, и уж потом выбегал с руганью хозяин (нам казалось с колом в руках) желая изловить лихоимцев. Вот тут-то мы и чесали что есть духу по этим поясным сугробам, проваливаясь по пояс и гогоча от восторга. Вместо канифоли еще подвешивали к окну полено и дергали за нитку, полено стучало в окно – эффект аналогичный.

Были проделки и более суровые, когда печную трубу сверху накрывали куском стекла. По утрам, как известно, печи растапливают, а дым вместо трубы идет в дом, хозяин выбегает посмотреть на трубу, а там все нормально (стекла-то не видать снизу). Пока не догадается, в доме холодно и дымно, вот нечисть бесовская что вытворяет… Додумались мы в один из дней собрать все сани из двух деревень и сложить из них пирамиду на перекресте в Заболотье, а оглобли развесили на деревьях от Никиткино до Заболотья. Пол ночи катались всей гурьбой на санях с горы, накатавшись до одури, расходились по домам. Провожая сестер Гарьковых, мы втроем поскользнулись и брякнулись плашмя на дороге, лежим молчим. Таня справа, Галя слева, мне понятное дело, вставать не хочется, уютно меж двух огней. Чтобы оправдать затянувшееся лежание, обращаю внимание дев на звездное небо и рассказываю все, что вычитал про созвездия, планеты и прочие небесные тела. Но дев, похоже на морозе, это не заинтересовало и, они заторопились домой.

А утром шум был по всей деревне.

Бабушка, когда я проснулся, так сказала: «Сашка, нечистый ты дух, вы там набедокурили? мужики саней своих никак не найдут, им на работу давно пора, силос возить. Куды оглобли подевали, орясины ?» А что мог сказать бестолковый внук Сашка? Ясное дело: «На деревьях весят, ба…»

Коротки зимние каникулы, но веселы, промелькнули раскрасневшиеся на морозе девчоночьи в ямочках щеки, отзвенел их, волнующий мое сердце, смех и мы разъехались по родительским домам, расставаясь до далекого еще лета.

- 10 -