Есть у меня уже и новости. Разместил я свои письма на сайте Академии Астрологии, пусть народ читает. Пришли уже отзывы. Вот что написал мне один из корреспондентов:

физику и в значительной мере - современную астрофизику.

Кеплер законы свои, по-моему, всё же не крал, но, конечно, вывел их, используя материал многолетних наблюдений Тихо Браге. А вот насчёт Эйнштейна интересно. Честно говоря, не знал за ним такого греха. Но рекомендовал бы Комиссии по борьбе с лженаукой РАН проверить информацию и, если подтвердится, гнать этого Эйнштейна из физики со всеми его трудами, чтоб другим неповадно было.

Но вернёмся к нашим европейским учёным. Помнится, Вы писали о границе между астрологией и европейской наукой. И мы, астрологи, по Вашей и не только Вашей воле оказались по сю сторону «железного занавеса», который так бдительно охраняют академики-пограничники из вышеупомянутой Комиссии по борьбе, а наука – по ту. А ведь астрологи – народ любознательный и нам ужасно хочется узнать, как они там живут в своей загранице, эти таинственные иностранцы-учёные, чем дышат, каким богам молятся. Действительно, а какой у евронауки «Символ веры»? Что она выставляет в качестве непреодолимого разногласия между «нашими» и «Вашими»?

Я уже высказал, разбирая первую главу Вашей статьи, гипотезу об идеологической борьбе. Суть этой гипотезы в том, что европейская наука, кроме познания мира и прочих своих дел, занята ещё одной работой, а именно – распространением и утверждением в мире новой идеологии. Новой, конечно, по историческим масштабам. Потому что эта её идеологическая активность продолжается уже более четырёхсот лет. Если предъявить это утверждение представителям официальной науки, они ответят примерно в таком тоне: «Да за кого вы нас принимаете! Это дело религии и политики, а мы беспристрастно познаём мир. И честно рассказываем людям, как этот мир устроен на самом деле, избавляя их от заблуждений и суеверий». Если Вы не готовы подписаться под этим высказыванием, срочно шлите телеграмму, я публично откажусь от такой клеветы в адрес науки. Да нет, конечно же, Вы с этим согласитесь – это видно из любой главы Вашей статьи. Я повторю основные идейные положения официальной науки:

1. Наука (подразумевается, евронаука) объективно и беспристрастно познаёт мир;

2. Это процесс познания опирается на твёрдо установленные факты;

3. Наука не основывается ни на каких догмах, только на фактах;

4. Факты эти получены из наблюдений и экспериментов, неоднократно повторенных и проверенных;

5. На основе этих экспериментов создаются теории и модели явлений, которые уточняют и модернизируют при появлении новых фактов;

6. Знания, полученные в результате этого процесса познания, становятся общим достоянием человечества;

7. Наука ничего не навязывает, она только распространяет полученные знания, помогая людям преодолевать заблуждения и суеверия.

Вот он – научный «Символ веры». Я уверен, Вы под ним подпишетесь. Да вот же цитаты из Вашего трактата о «лженауке»:

Ваши же высказывания подтверждают, что я правильно понял Вашу точку зрения на европейскую науку. Именно это и утверждает официальная наука, тем более что Вы в своих статьях представляете официальную науку. А зачем я всё это говорю? Ведь это всё общеизвестно и соответствует истине. – Да, это общеизвестно, нам это в школах объясняют, в институтах и всюду мы это читаем. А вот насколько соответствует истине – это ещё вопрос! Впрочем, есть один критерий истины, которому данный «Символ евронаучной веры» вполне соответствует, его приводит Олдос Хаксли в своём фантастическом романе «О дивный новый мир» (СПб.: Амфора, 1999):

И в другом месте:

Согласно этому критерию, все семь пунктов «Символа веры» – истина бесспорная, самоочевидная и не требующая доказательств: повторяли их куда больше шестидесяти двух тысяч раз. Однако тех, кто не хочет жить в этом дивном новом мире, такие критерии не устраивают. А если посмотреть на вопрос непредвзято, мы видим совсем другое.

Начнём с пунктов 2 – 5 этого «Символа веры», которые касаются фактов:

Начнём с того, что в природе не существует никаких фактов. Непрерывный поток впечатлений, воспринимаемый нами, ещё нужно разделить на отдельные элементы, прежде чем говорить о каких-либо фактах. Наше мышление и занято этой работой – оно выделяет элементы из потока восприятия. Есть априорные формы восприятия, то есть формы, существующие до восприятия или возникающие в момент восприятия, но никак не следующие из самого восприятия. Европа поняла это с помощью Канта, а в Индии на две с половиной тысячи лет раньше. По крайней мере, априорность времени и пространства отмечена ещё в ранних буддийских сутрах: там сказано, что время и пространство рождаются из ума человека, а мир – только непрерывный поток дхарм (мельчайших частиц неведомо чего).

Эту теорию можно изложить и следующим образом. Чувственные данные вливаются в бадью через семь хорошо известных отверстий - два глаза, два уха, один нос с двумя ноздрями и рот, а также через кожу - орган осязания. В бадье они усваиваются, а конкретнее - связываются, ассоциируются друг с другом и классифицируются. А затем из тех данных, которые неоднократно повторяются, мы получаем - путем повторения, ассоциации, обобщения и индукции - наши научные теории.

Бадейная теория, или обсервационизм, является стандартной теорией познания от Аристотеля до некоторых моих современников, например, Бертрана Рассела, великого эволюциониста Дж. Б. С. Холдейна или Рудольфа Карнапа.

Эту теорию разделяет и первый встречный.

Я не буду приводить здесь аргументы Поппера. Всякий интересующийся может легко найти их в Интернете. Дам ссылки:

www.keldysh.ru (внешняя ссылка)

В естественных науках даже в большей степени, чем в остальных, нужна какая-то теория, до того, как начинать какое-либо исследование. Наиболее ярко это видно из истории физики. Галилей, считающийся основоположником физического метода, исходил как раз из теории и только потом конструировал на её основе эксперимент. Подробнее об этом ниже. И если присмотреться, вся европейская физика так и развивалась: сначала, исходя из некоторой логики, строилась теория, потом из неё – всё остальное: эксперимент, более развитая теория и т. д.

Из всего сказанного вытекает, что второй и третий члены (пункты) евронаучного «Символа веры»:

принципиально неверны. Теории не вытекают из фактов, наоборот, факты выделяются из непрерывного потока восприятия на основании некоторой изначальной теории. Проще говоря: не теории растут из фактов, а факты из теорий. И никакого независимого наблюдения нет. Поппер любил демонстрировать своим студентам это следующим образом. Посередине лекции он говорил: «А теперь давайте пять минут ничего не будем делать, просто посидим молча и понаблюдаем». И обязательно какой-нибудь старательный студент спрашивал: «А что надо наблюдать?», – и нужный эффект был достигнут. Наблюдение – это не медитативное созерцание, из которого ни одной физической теории не выведешь. Прежде, чем наблюдать, надо знать, что наблюдать, то есть нужна какая-то теория. Так что Ваше утверждение:

основано на устаревших представлениях. Ограниченность и сила евронауки вовсе не в прочных фактах, а совсем в другом. Ограниченность науки – в тех правилах игры (парадигме) которые исторически сложились и которым учёные фанатически следуют. А сила? – Что считать силой: эффективное создание машин и механизмов или решение реальных проблем, а не тех которые придуманы самими учёными? В любом случае, порядок развития научного знания прямо противоположен тому, который Вы нам изображаете. И если бы об этом писал один Поппер! Нет, как назло, все современные философы науки с этим согласны. О том, что из восприятия никакого знания вывести невозможно говорил ещё Парменид: «У большинства смертных нет ничего в их заблуждающемся уме, кроме того, что попало туда через их заблуждающиеся органы чувств». А вот что Эйнштейн – физик, который умел мыслить не только физически, – пишет в письме к Попперу:

Не верится? – Можно привести примеры из истории физики, коих множество. Но, чтобы не утруждать Вас скучным перечнем, я возьму только один: закон Авогадро – весьма важный закон для естественных наук. Исходя из своего закона, Амедео Авогадро разработал метод определения молекулярного и атомного весов, а на этом методе выросли огромные куски химии и физики. Согласно этому закону в одинаковых объемах газов при одинаковых значениях температуры и давления содержится одинаковое количество молекул. А как этот закон «открыт»? Может быть, Авогадро отмерял определённый объём газа при определённой температуре, а затем пересчитывал все молекулы, которые в нём находятся? На сегодняшний момент число Авогадро считают примерно равным 6 х 1023 молекул. И если он в секунду вынимал из газа по одной молекуле и откладывал её в сторону, то на такой пересчёт ему потребовалось бы примерно 2 х 1016 лет. Я грубо считаю, но зато не учитываю время на сон, еду и отдых. А отдых нужен, ведь таскать молекулы поштучно – занятие очень утомительное. Миллиард = 109, значит, счёт занял больше двух десятков миллионов миллиардов лет, то есть начал считать Амедео Авогадро задолго до Большого Взрыва (или до сотворения мира) и с трудом уложился к восемнадцатому веку.

Так, что основные, самые фундаментальные теории не «открывают», а создают, творят. Это и понятно, поскольку «чистых», совершенно объективных, ни от чего не зависящих наблюдений не существует. Но философы увидели, что нет не только «чистых» наблюдений – нет и «чистых», не зависящих от первоначальной теории экспериментов:

Хочу добавить к этому кое-что о приборах. Боюсь утомить Вас пространной цитатой, но всё же приведу её:

Глубоко копают философы! Я и сам сначала не понял, в чём вопрос. Это же совершенно очевидно, что термометр показывает температуру! – Да, я тоже впитал в себя всю систему понятий культуры, в которой вырос, и для меня все они совершенно естественны. Но философы заставили меня задуматься. Да нет же никакой температуры, если нет термометра! Есть только ощущения «тепло», «холодно», «горячо», «теплее», «холоднее», которые, как я знаю на собственном опыте, очень сильно зависят от моего физического и психического состояния. Ещё можно увидеть, как кипит вода и тает лёд, – но никаких градусов. А для того, чтобы говорить о «температуре», надо иметь какой-то точный прибор, шкалу, точки отсчёта, то есть другой термометр. И мы никак не можем обосновывать работу одного термометра без какого-либо другого термометра. Физики ввели понятие температуры, придумали прибор, в котором что-то меняется при нагревании и охлаждении, и сказали – это и есть температура, которую он измеряет. А что он «измеряет» и что там на самом деле, никто не может сказать, если изначально не примет на веру «теорию термометра». Цельсий взял в качестве двух точек отсчёта точку кипения воды и точку таяния льда, замерил положение ртутного (или какого-то другого) столбика и разделил длину столбика на сто. Но может быть, высота столбика зависит не только от тепла? – Конечно, не только: она зависит от погоды, от места, где происходит измерение. Погода связана ещё с одной физической величиной – с атмосферным давлением, и высота места с ним связана. И с чем ещё связана – неизвестно, например, с наличием примесей в ртути. А может быть, с фазами Луны – кто знает? Поразмышляв над этим, мы понимаем, что температура – это придуманное идеальное понятие, а способ её измерения – придуманная идеальная процедура.

Как сговорились! И что самое обидное – эти философы между собой спорят, опровергают друг друга, а в том, что касается экспериментального обоснования теорий, все друг с другом согласны. И приходится им доверять – уж очень основательные у них аргументы, а значит, следует отвергнуть и пункты 4 – 5 научного «Символа веры»:

Можно сослаться и на Куна, который показывает, что в науке сначала вырабатываются правила игры (парадигма), а потом уже все исследователи и исследования следуют этим правилам. В общем, все пришли к единому выводу: сначала возникает некоторая теория (структура мышления), а потом с помощью опыта эта теория развивается и усложняется. Зашатался и пункт 1: «Наука объективно и беспристрастно познаёт мир». Само понятие объективного и беспристрастного познания становится бессмысленным, когда мы понимаем, что любое познание зависит от изначальных посылок. А эти посылки, как уже было писано в предыдущем письме, весьма сильно зависят от культуры, в которой это самое познание происходит. В данном случае зависит от особенностей мышления европейской культуры.

Из всего сказанного можно сделать выводы относительно так называемых «фактов»: именно изначальная теория, из которой потом вырастает «большая» теория, определяет, что надо наблюдать, как надо наблюдать, какие явления превращаются в «научные факты», а какие можно просто не видеть. Более подробно о том, как наука работает с фактами, я напишу в последующих письмах. А пока поговорим об этой изначальной теории. Конечно, изначальная теория – вещь сложная, она подобна айсбергу, у которого видна только одна десятая, а остальные девять десятых скрыты в глубине. На поверхности видно что-то вроде Куновской парадигмы. Парадигма – это правила игры, по которым сегодня играют учёные данного раздела науки. Парадигма время от времени меняется под давлением новых наблюдений, и это называют революцией в науке. Но, пройдя через все научные революции и поменяв многое в своих теориях и методах, естественные науки сохранили свой взгляд на мир. А это значит, что меняется только то, что на поверхности, а то, что в глубине, остаётся прежним. Что это за взгляд, из которого растёт вся евронаука, – это особая тема, об этом я пишу ниже. А пока подведём итоги.

Нас в школе учили, что наука познаёт объективные законы природы, никак не зависящие от самого человека. На поверку, всё созданное физикой – достаточно условно и очень сильно зависит от созданного физиками языка. И такой же условностью являются так называемые «физические законы».

– А насколько эти законы соответствуют реальному миру?

– Встречный вопрос: а в реальном мире есть «температура», «давление» и прочее? Это всё слова физического языка, не более того.

– Насколько с помощью этого языка можно жить и работать в реальном мире?

– Как-то можно, и техника нам это показывает. Юридические законы тоже как-то соответствуют человеческой практике. А когда сильно не соответствуют, приходится их менять. И в физике так же.

– Вы ставите физические законы в один ряд с юридическими, но ведь это совершенно разные вещи. Физика изучает объективные закономерности.

– А чем человеческое общество менее объективно, чем набор идеальных физических объектов? В человеческом обществе мы живём и ощущаем его непосредственно, без всяких приборов. А идеальных газов никто никогда не видел, как и идеального падения тела в идеальной пустоте.

– Но физические законы подтверждаются последующими измерениями и наблюдениями.

– Измерения и наблюдения делаются на основании тех же самых законов и, выходит, что законы подтверждают сами себя. Математикам это хорошо известно: если аккуратно построить какую-нибудь систему, то все выводы будут подтверждать друг друга и не будет никаких противоречий. А как это соотносится с окружающим миром – неизвестно. Жили мы две тысячи лет в евклидовом мире, а потом Эйнштейн в паре с Минковским придумали другой мир и теперь часть из нас живёт в евклидовом мире, а часть в каком-то другом, неевклидовом. А может быть, временами мы живём в евклидовом мире, а временами в неевклидовом. Все подтверждения говорят лишь о том, что физический мир придуман достаточно логично, раз физики натыкаются на противоречия не каждый год.

– Значит, Вы отвергаете физику?

– Отнюдь нет. Нам физика строить и жить помогает, как и множество изобретённых человеком инструментов, например, колесо – очень удобное изобретение. В природе колеса нет, но не будем же мы на этом основании отбрасывать колесо. И физику не будем отбрасывать. Просто следует помнить, что физика – больше творчество, чем исследование. Художник ведь тоже пишет свои картины на основе наблюдения мира. А то, что пропорции далеко не всегда соответствуют реальным, скажем, у Ренуара, так это неважно. Важно, что картина прекрасна и выполняет своё предназначение. И так же творчество физиков в той мере, в какой оно полезно для нас, никоим образом нельзя отвергать. Следует только помнить, что на основании их умозаключений мы не можем судить о реальном мире, как не можем судить о пропорциях человеческого тела на основании картин Пикассо.

Вернёмся к обсуждению физического «Символа веры». Итак, первые пять пунктов, относящиеся к познанию, не более, чем агитация и пропаганда, цель которой убедить нас в абсолютности полученных наукой результатов, чтобы нам не приходило в голову никаких сомнений.

Из всего перечня пунктов остались два последние, относящиеся уже не к процессу познания, а к взаимодействию научного сообщества с остальным человечеством:

Насчёт достояния всего человечества тоже не всё так гладко, как кажется. Во-первых, многие знания вовсе не становятся достоянием всего человечества. И это прекрасно! Любознательные учёные, как я уже писал во втором письме, ухитряются в своём стремлении к научной истине такого напридумывать и наизобретать в своих лабораториях, что жадному до знаний человечеству лучше бы никогда об этом не слышать. Иначе наиболее шаловливые представители человечества смогут даже учёных поразить своим умением находить практическое применение научным открытиям. Правда, военным в руки это всё же попадает, но хорошо, хоть не всем остальным.

Я согласен с Полом Фейерабендом: евронаука вовсе не заинтересована в том, чтобы делать свои знания общедоступными. Перегруженность специальными терминами, в которых зачастую вовсе нет необходимости, создаёт ореол особой значимости вокруг тех, кто ими владеет. Здесь проявляется присущая всем культурам цеховая психология: представители всех более-менее квалифицированных профессий стараются оградить свой цех от «профанов» специальной терминологией и многими другими ухищрениями. Научному цеху это свойственно даже в большей степени, чем всем остальным цехам. Это особенно заметно в современных российских околоэкономических специальностях. Нерусское, но уже обрусевшее слово «тенденция» заменяют словом «тренд», а русские «спад» или «замедление роста» – «рецессией», и у неспециалистов дух захватывает, когда они слышат эти нововведения в устах маэстро экономики. Осознают ли сами учёные скрытую цель подобных нововведений?

Скажи они так, и всё было бы в порядке: родители сами бы решали, как им поступать, или обратились бы за советом к опытным бабушкам. Уверен, что большинство матерей скорее доверились бы своему материнскому чувству, чем многомудрой (так, кажется, называет Кеплер европейскую науку) медицине. Однако медики, уверенные в превосходстве своего корпоративного разума над природой и над нами, неразумными, не считали нужным даже поинтересоваться нашим мнением, а поступали, как им приписывали правила медицинского поведения. Матери тосковали без детей (это называлось у медиков отдыхом), а дети лежали и орали без мам. Сейчас медики дошли (не дошли – доползли на четвереньках, доковыляли) до понимания, насколько необходимо молозиво, а психологи поняли, насколько важен контакт матери и ребёнка сразу же после родов, насколько в этот момент нужна ребёнку материнская грудь. Но сделанного не воротишь. Может быть, я не совсем точно изложил соображения медиков, но очень уж трудно следовать за медицинской мыслью по всем извилинам медицинского мозга. Но суть именно такова. И это – знания, которыми делится с человечеством медицинская наука? – Не знания это, а важные заявления и указания, изрекаемые научными бонзами. Если бы я взялся перечислять всю ту чушь, которую медицина успела нагородить за последние три века, мне пришлось бы писать не десяток писем, а собрание сочинений в десятках томов. И не стоит думать, что одна только медицина так с нами обращается. Медицина устроена так же, как и другие естественные науки, только результаты других наук мы ощущаем опосредованно, а медицинские – непосредственно.

Итак, скончался на наших глазах и шестой член «Символа веры»:

Но безосновательная авторитарность медиков, это ещё полбеды. Отдельные «истины», которые преподносят нам евроучёные, незаметно складываются в единую картину мира и, получая общее признание, формируют наше представление о мироздании, а, в результате, и наше мировоззрение. А это уже полторы беды, потому что мировоззрение определяет наши цели в этом мире, то есть нашу жизнь. И таким способом человечеству внушают новую веру. А это уже относится к седьмому члену «Научного Символа веры»:

В основании европейской науки, как я писал чуть выше, лежит некая изначальная теория, а точнее сказать, изначальное описание, взгляд на мир. Из него вытекает вся последующая идеология, растут все будущие методы и подходы (парадигмы) европейской науки. Этот изначальный взгляд на мир лежит в основании всей европейской культуры. В чём его характерные черты.

Начну с Вашего высказывания:

Похоже, она действительно так и рождалась.

Все историки науки и философы единодушно считают Галилея основателем сегодняшней физики. Природу изучали и до Галилея. Собственно, в каждой культуре изучали природу и в каждой культуре – по-своему. Но основы подхода к изучению мира достались европейской культуре от древних греков. У греков можно выделить три основных направления познания мира.

Первое – философия. Философы пытались понять, как устроен мир, найти основы мира, первичные элементы, из которых он устроен, первичное начало. Разные представители ионийской школы за такое начало признавали ту или другую физическую стихию: воду, воздух, огонь. Фалес Милетский говорил, что всё есть вода. Анаксимандр, его ученик, говорил: нет, всё есть огонь, апейрон. Историки нам не объясняют, откуда Фалес, Анаксимандр и другие ионийцы взяли свои стихии. Но что-то до боли знакомое слышится мне в их первоначалах. Вспомнил! – Это же астрологические стихии: огонь, вода, воздух. Земли только нет, но она появляется у Демокрита в виде атомов. Это типичная стихия земли: неделимые материальные элементы (геометрические тела, «фигуры»), вечные, неразрушимые, непроницаемые, различаются формой, положением в пустоте, величиной – точно, земля! А к грекам это как попало? – Я полагаю, так же, как и всё остальное – из Египта и Вавилона. Там эти стихии были элементами единого достаточно сложного описания мира. И в Библии мы встречаем эти начала – огонь (свет), воздух (небо), воду и землю. Но в Библии, у египтян, шумеров, вавилонян эти стихии имели иной смысл, значительно более глубокий. Греки с их тягой к логическим спекуляциям выдернули несколько первичных понятий из единой системы и стали из них строить своё описание мира. При этом первичные понятия приобрели у греков ярко выраженный физический характер.

Такое предметное отношение к миру проявлялось во всей их жизни. Они не любили уходящих в бесконечность аллей. Города строили такие, чтобы их можно было целиком обозреть с крыши акрополя. Плавали преимущественно вдоль берегов, не желая терять из виду землю, хотя финикийцы задолго до них плавали свободно в открытом море. Поэтому, заимствовав идеи других культур, они придавали им типично греческую предметность. Даже мистики школ Пифагора и Платона насыщали предметностью свои мистические образы. Известен испуг пифагорейцев, когда они открыли иррациональность – «внутреннюю» бесконечность, «беспредметность» в мире чисел. Читая Платона, не можешь отделаться от ощущения, что его мир идей («эйдосов») так же предметен, как и мир физический, что его идеи можно потрогать и пощупать.

И, наконец, было «технэ». Это слово трудно перевести на современные языки. В греческо-русском словаре А. Д. Вейсмана (СПб, 1899, издание пятое) оно переводится как 1. искусство, ремесло, наука; 2. хитрость, ловкость, вообще средство.

Вот на этом-то основании и начал строить Галилей европейскую науку, добавив, разумеется, и своего. Почему-то, в Европе всё начинается с войны:

Астролог скажет, что европейская культура находится под управлением Марса – римского бога войны – и это объясняет многие её особенности: жажду первенства, преобладание технического подхода ко всему, агрессивность, индивидуализм, свободолюбие и т.д. Ну, астрологи для Вас не указ, – тогда пусть культурологи объяснят этот «научный факт».

Как мы видим, Галилей создаёт новый подход в науке. Приращение скорости он полагает (априори) равномерным, и опровергнуть эту теорию невозможно, как невозможно опровергнуть любой догмат,

У Галилея, как мы видим, спекулятивная логика лежит в основе представлений о самом устройстве мира. Это видно также из тех цитат, которые приведены в Вашей статье. Галилей – уникальный мыслитель, его подход заложил основы современной физики.

Этот подход оказался очень продуктивным как для будущей науки, так и для всей европейской культуры. Но насколько он продуктивен для познания реального мира? Именно, реального мира, а не мира физических теорий. Галилей утверждает, что природа должна быть проста и логична, то есть соответствовать его, галилеевой, логике. А ну как есть ещё какая-нибудь логика, отличная от галилеевой, в которой сложно то, что для Галилея просто, и просто то, что для Галилея сложно? Ведь Галилей не единственный великий мыслитель в истории, были и не менее великие. Непонятно, можно ли вообще говорить о «познании мира», «открытии законов мироздания», когда в основе лежит такой подход. Но зато понятно, откуда у Галилея такая нелюбовь к «таинственному». И, кроме того, понятно, что для него является этим самым «таинственным» – всё, что не вмещается в его логику, всё, что не является простым и самоочевидным. Его убежденность была просто ошеломительной: он стал использовать телескоп для наблюдений планет и Солнца, заранее будучи убеждённым, что наблюдает реальные явления, а не эффекты, вызванные самим использованием телескопа.

В том числе и Вы, уважаемый сосед, хотя и в неявном виде. Это видно из последующих глав Вашей статьи. Увы и ах! К нашему времени редукционизм из массового мышления изгнан. В ХХ веке перед человечеством встали совсем иные идеологические проблемы. Европейская культура спокойно распрощалась с механистической идеологией и активно ищет иные подходы, но естественные науки стоят прочно, их не поколебать ничем. Так что, ничего страшного для редукционизма не произошло: он нашёл себе пристанище в умах учёных:

В своё время вместе с механицизмом Европа впитала в себя и крайне эмоциональное отношение к альтернативным подходам. Дальше началась борьба с «религиозным обскурантизмом», а редукционизм был очень удобным орудием в этой борьбе. Эмоциональность от этого только возрастала, потом несколько успокоилась, но не очень сильно, и держится до сих пор. Если учесть всё это, то уже не удивительно столь агрессивное отношение науки к направлениям человеческой мысли, не входящим в её компетенцию, таким как астрология. Нас, представителей иного, не механистического взгляда на мир, не удручает такое к нам отношение со стороны идеологов официальной науки, другого мы пока и не ждём. Но культура меняется, а в новой культуре будет другая наука. Но об этом позже.

Михаил Левин.