Булгаков А. Где Авель, брат твой?, иудео-христианский диалог

Мамы не стало несколько лет спустя. Вы её лично
не знали. Для меня она — легенда, и я всем говорил, что не всякая родная мать может быть такой матерью, как она, — ведь формально она не была мне родной. Но мне и писать.то слово «неродная» неприятно; я его не знал при её жизни, не знаю и сейчас.

После умерла моя сестра, о которой я упоминал, она была психотерапевтом.
Как учили и учились профессии врача
в пятидесятые годы, — это была совсем другая формация. Сестра имела основательные познания по многим другим болезням, напрямую не связанным с психиатрией. Это не нынешние
«специалисты» узких профилей. Нас с ней роднило многое на интеллектуальном
и на духовном уровне, и всегда у нас был общий язык, — а ведь разница в возрасте была тринадцать
лет. Её энергии можно было позавидовать, хотя она явно уже уставала; но ритм жизни, однажды ею избранный, она не сбавляла.
И это её подвело. В заботах по работе, она не заметила того, что давало
о себе знать лишь немного повышенной
температурой да небольшой слабостью. Когда же обратилась за консультацией, диагноз был роковой: онкология.
И она сгорела в полгода.

Но как мне закончить это письмо, не сказав Вам, что у меня нет уже и сына? Погиб под Рязанью; возвращаясь
на своей машине, на одном из поворотов
не смог уйти от 
КамАЗа. Дело для меня это не понятное, но расследованием
я не занимался, — сына не вернёшь. Когда.то давно, посетив Лесное кладбище в Риге, я прочёл на одном из надгробий: «Лишь горе малое рождает
крик и слёзы, а для большого нет ни слов, ни слёз». Справедливо сказано по отношению и моей утраты. Парень был рослый, крепкий (конечно — красивый), не курил и спиртного не признавал. Несколько лет учился
по классу вокала
(бельканто), но потом учёбу оставил, и я без всяких объяснений понял причину: в стране ужасный экономический спад, потребность в высокой культуре
тоже резко снизилась, — и что бы он зарабатывал? А ведь он уже был женат. Жена родила сына; оказывается, к моменту гибели
мужа она была несколько
недель беременна, но они оба об этом не знали. Теперь растёт маленький
зелёный побег. Мальчик умный и развитый, в чём заслуга, конечно, хорошей наследственности и воспитания матери.

Я буду заканчивать это письмо. Если Бог даст, мы продолжим
наше возобновившееся
общение хотя бы в форме переписки. Виделись мы с Вами здесь, в России, редко, —
когда я приезжал в Горький, а ныне Нижний Новгород. Помню
наши встречи, но мы не писали друг другу; наверное, как у какого.то советского поэта: «…увидеться — это б здорово,
а писем он не любил».

С уважением и любовью
Алексей Бурлаков.


   Здравствуй, Алёша.
Приятно, что ты всё же нашёл меня. Я тоже пытался звонить тебе, но, как уже понятно после твоего звонка, ты уезжал в Питер преподавать в Богословской академии, потом менял адрес. Впрочем, я верил и надеялся, что ты мне напишешь.
По моему наблюдению, не пишут писем те, кто плохо владеет
русским языком. Я говорю о грамотном языке, т. к. разговаривать.то все разговаривают, но как? Это же сплошной
сленг, и если бы я был президентом
России, то национальной
программой у меня была бы чистота русского
языка,который, как бы ни ерничали, действительно великий и могучий.

Но тебе.то писать мне не трудно, потому что ты ещё в школе пользовался у меня уважением за твоё знание грамматики языка и литературы, — это я могу тебе сказать открыто и искренне. Мне, специалисту в этой области знания, очень нравилась твоя склонность к этим предметам, и я даже полагал, что ты поступишь учиться на журналиста. Но твоё образование пошло не по классическому руслу, и я многое не мог понять: сначала обретение
гражданской профессии, заочное обучение в Москве, потом ты — стипендиат за границей
(если не забыл — в Финляндии?), а потом снова работа
по профессии. Ну да, жизнь складывается не всегда, как 
задумывается.

Да, о русском языке и литературе: тебе это удавалось как.то без большого усилия, и я несколько даже удивлялся,
откуда это в тебе. У нас были девочки успешные, я имею в виду прежде всего Наташу Белякову, — ты её помнишь? Впрочем, что я говорю? Это же была твоя школьная любовь;
насколько я знаю, это было у тебя долго и безответно.
Да, девочки брали в основном усидчивой учёбой, а у тебя это было как.то само собой. Вот прямо сейчас вспомнил: по программе проходили Грибоедова «Горе от ума», и ты отвечал
по теме «Чацкий — Софья». Когда ты сказал, что Чацкий,
«из дальних странствий возвратясь», приехал в Москву не по каким.то служебным
делам, а прежде всего к Софье, я, помнится, не выдержал и вклинился в твоё выступление: «Да, к Софье, прежде всего — к Софье». Это ты так точно
увидел, и увидеть это тебе тогда, пятнадцатилетнему парню, помогла твоя любовь. Ты любил красиво и достойно, и мне было жаль тебя. Вы ж не знали, что мне, вашему классному руководителю, было многое известно помимо необходимого, что учитель обязан знать об ученике. Житейский опыт, Алёша,даёт
возможность читать безмолвные взгляды; теперь ты уж и сам знаешь это. А тогда в тебе было много романтического,
хотя в это слово я вкладываю добрый смысл. Взять хотя бы твою фамилию; ты при знакомстве всегда уточнял,
что ударение следует делать на второй слог, а не на последний.
Ты переехал
с родителями жить на Волгу — и, конечно, Некрасов, и, конечно, бурлаки.

А всё же у тебя была за все годы одна двойка по литературе.
Помнится, проходили что.то из революционных поэтов, а ты явно этого не любил и не читал. Но я поставил тебе эту двойку условно, если при следующем ответе исправишь,
— я же понимал, что тебе эта революционная тематика
неинтересна. Ты вообще был какой.то независимый. Придя
в нашу школу в 6.й или 7.й-класс (уж хорошо не помню), ты встретил достаточно активное желание ребят подчинить тебя себе, но ведь ты выдержал этот напор. Помнится, была даже драка. Физически ты не был крепким, и в той драке успех был не на твоей стороне, но ты всё же сохранил свою позицию; надо сказать, новичкам редко это удаётся. Да, о революционной
тематике и о твоей нелюбви к ней: как тебе удалось написать на выпускном экзамене отличное сочинение
по Маяковскому,
мне тогда было непонятно. Ты же не любил этого поэта, но написал так, что твою работу отправили
в гороно как образец. Списать с чего.то ты не мог, —
уж я.то всю критическую литературу знал, да и слог был твой, не позаимствованный.

А дружба наша началась с выпускного вечера, это я запомнил.
До этого были, отношения «учитель — ученик», хотя и более доверительные по сравнению с другими, а теперь вы улетали из школьного гнезда. И я стоял у забора, а мимо проходили
выпускники; все направлялись на Откос — любимое горожанами красивейшее место над волжской кручей. Проходили
все, но подошёл ко мне один ты и предложил идти с вами. Признаться, на душе было нехорошо: сколько
сил вложил в очередной выпуск, сколько лет были вместе, а молодость
легка и беззаботна, расстаётся без особых сожалений.
Но ты подошёл, и мы всю оставшуюся летнюю ночь и всё утро шли с тобой вдвоём. Помнишь ли ты, о чём мы разговаривали? Я — не помню, в памяти осталось лишь наше гулянье
по улицам Горького (с прошлой жизнью связываю и былые названия).

Однако я по.стариковски увлёкся. По прочтении твоего
письма мне стало не по себе: о стольких потерях ты поведал
мне. Родителей тяжело хоронить,
утрата сестры нелегка. Но вот лишиться сына... Всевышний дал нам с женой Натана в очень позднем возрасте, хотя и не так, как Аврааму с Саррой.
Мне трудно представить себя на твоём месте. Легенда о приношении Исхака в жертву (вернее, о готовности принести
в жертву); у евреев это называется
«Акедат Ицхак» — «связывание Ицхака», и этой теме в синагогах внимание уделяется
много) выглядит как красивый, хотя и трагический эпос, — но в реальности я себе этого не представляю. Ты правильно сказал: для большого горя слов нет. И я бессилен хоть чем.то помочь, мoгy лишь сердцем тебе соболезновать. О том, что я ещё в Нижнем похоронил свою жену, ты, кажется,знаешь.

Твой интерес к земле обетованной, как ты говоришь, сейчас можно удовлетворить
по многочисленным репортажам
на российских телеканалах. Не думаю, что здесь скрыта
какая.то тайная пропаганда; ведь миллион евреев из России
в Израиле — это немало, и неудивительно, что этой теме у вас посвящается эфирное время.
Для меня же самого жизнь здесь очень ограничена по причине почти полной слепоты. Ты же знаешь, какой астигматизм
у меня был всегда и какие немыслимо сложные очки мне приходилось надевать, чтобы читать. К старости всё это прогрессирует, так что о красоте здешней природы
ты от меня ничего
не услышишь. Да ведь ты скромничаешь:
твой интерес к библеистике давнишний, и уж, конечно, ты много чего прочёл. Несомненно, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Но мне.то — вот парадокс — как раз и приходится
воспринимать всё по преимуществу через слух.
Если ты будешь спрашивать о чём.то конкретном, я попробую
тебе по мере возможности ответить. Но пока скажу: многое издалека кажется идиллическим,
и боюсь, что на многое
ты смотришь через призму христианской романтики.

  Может быть, в тебе произошли изменения, но я сужу по старой памяти: ты говорил о сбывающихся пророчествах, что еврейский народ возвращается
на древнюю родину. Внешне это так и есть, да вот проблема: евреи.то совсем неоднородны. Я же тебе не новость какую.то скажу, что сюда съехались со всех концов света, вплоть до Эфиопии (!), и все — со своей культурой.
Ладно, государство это как.то регулирует. Но не думаешь ли
ты, что все, собравшиеся
сюда, суть люди верующие? Здесь есть немало просто атеистов и даже очень немало. И что для меня самое грустное, так это разношерстность местного иудаизма (слово вырвалось не очень благозвучное,
но оно более приятно, чем его смысл). Каких тут верующих
в иудаизме ни встретишь, — тебе всё перечислять, так не хватит пальцев. Ортодоксы, либералы, консерваторы, реформаторы,
хасиды… Есть и ваши мессианские евреи, т. е. те, кто признаёт Йегошуа своим Машиахом.

А самое главное —
это сектантство, и это отвращает от иудаизма как веры. Поясню: для меня сектантство — не принадлежность к той или иной религиозной группе, которая не вписывает себя в рамки ортодоксии
по каким.то причинам. Для меня сектантство
— состояние души, которая считает себя исключительно
правой в своих понятиях. Здесь количество не играет
роли, — сектантством может поражена и самая большая по численности конфессия, если она заявляет о своей исключительности.
Вдобавок к этому все эти иудейские (правильнее
— иудаистские) разновидности предпочитают не общаться
друг с другом. Я считаю, что принципиальные позиции
в человеке быть должны, — беспринципность намного хуже. Но надо же воспитывать себя в веротерпимости, или, как сейчас
модно говорить, — в толерантности. Однако последнее
наблюдается что.то мало (разве на каких.нибудь симпозиумах
или политических акциях), и от этого, знаешь ли, грустно.
Какая.то духовная детскость
во взрослом возрасте, только
потенциально агрессивная.

Ты меня знаешь, Алёша, вот уже лет сорок; помнишь, что я ещё в то атеистическое
время, будучи членом КПСС (а педагогу советской школы без этого просто не было хода), хотел во многом разобраться по части религии. Я действительно
задавал вопросы твоему отцу, когда по моей просьбеон оставался
после родительских собраний; после мы с тобой о многом беседовали, и опять вопросы были в основном с моей стороны. Я всем этим хочу сказать, что интерес мой к вопросам Веры был непраздным. Что.либо прочесть в то время возможности не было; книги Зенона Косидовского уже были какой.то отдушиной, хотя и ясно было, что советская
цензура пропускает только то, что ей выгодно.

Но вот пришли иные времена, и условий для обретения Веры вроде бы
лучше не пожелаешь, а ведь поди ж ты, вдумчивых людей
тормозит и, скажу прямо, коробит это сектантство. Ведь это — от скудости духа. Верующий я или нет, но мне иногда кажется, что сатан (у вас он называется сатаной), этот противящийся
Всевышнему, просто меняет способы своей работы
в зависимости от условий и времени. К примеру, атеистический
режим существовал благодаря тому, что основная
масса населения подпала под внушение сатана, что Бога нет и нет, соответственно, и его, сатана, а есть Природа, которая всё и создала.
Ты же помнишь, как все фактически обожествляли
эту самую Природу: она и целесообразна, и у неё законы.то какие совершенные! И как.то мало кому приходило в голову, что ведь не бывает законов без законодателя,
и он не может быть безличностной природой. Когда же поменялись времена, и вопросы религии стали нестыдными и безопасными, сатан решил сыграть на религиозном рвении вчерашних неверующих.

Теперь они такие рьяные поборники
Веры, что аж дышать нечем. Все их новые убеждения настолько безапелляционны, что иному мнению под солнцем
просто нет места. А результат у сатана так же успешен: люди разочаровываются в вероисповедных истинах, которые провозглашаются
бойко, как на рынке, и остаются индифферентными
в самом важном вопросе
жизни. И при атеизме люди были без Бога, — без Него, при всей религиозности,
и теперь.

Вообще, знаешь, интересные делаю наблюдения. Я хоть и мало вижу, но ведь человек видит не только глазами. Так вот замечаю, что наиболее фанатичные и агрессивные в своей
вере люди — в прошлом были или активными атеистами, или прожили, как бы это мягко сказать, бурную жизнь: разгулы,измены,
пьянки-гулянки, подлость. На подсознательном уровне совесть им что.то говорила, но они с ней умели договариваться.
А тут на тебе, — вокруг без опаски стали говорить о Боге, о душе, о воздаянии (ведь это же нравственный вывод из идеи о Боге, почему и предпочитали, чтобы Его не было). И очень многие из этих вчерашних быстренько перебежали в разноликий стан верующих
и, как говорится, за одну ночь набрались таких вероисповедных премудростей, что даже на верующих, кто выстрадал свою Веру в неблагоприятных условиях государственного атеизма, смотрят теперь свысока и поучительно. По большому счёту о них без натяжки можно
сказать: ни богу свечка ни чёрту кочерга. Они так усердно
выполняют все обязательные в их круге религиозные
предписания, что всерьёз уверены, будто всё это нужно Всевышнему.
Было бы смешно, если бы не было так грустно. А главное: души-то их так и не открыты для Него. Они открыты для чего угодно: для литургии, для религиозных
праздников,для обрядов, для конфессионального законничества, но не для Него. Иначе они были бы миролюбны и веротерпимы.

Не пора ли заканчивать? Слушай, а что это ты как бы вскользь сказал, что у тебя мама неродная? Я правильно тебя понял? Может, объяснишь, если это не неприличный вопрос? Ещё раз мои тебе искренние сочувствия по поводу гибели сына. У меня при мысли об этом нехорошо давит в области сердца. Как же ты все это перенёс?
Обнимаю.
Рувим Иосифович.

ТРЕТЬЕ - ЧЕТВЁРТОЕ

   Здравствуйте, Рувим Иосифович.
Мне было весьма приятно получить от Вас письмо, первое
письмо за время нашей дружбы, которая из той сферы, что даётся Свыше. Жаль только, не всё удержалось в памяти. Прошло много лет, и я всё более осознаю
тот высокий уровень педагогики, который Вы нам являли всей своей сутью.

Спасибо за Ваше сочувствие по поводу моей утраты —
гибели сына. Могу говорить здесь только о личном восприятии
и ощущении, потому что боль воспринимается всегда по.особому. Я попробую написать об этом, но рука с трудом что.то воспроизводит, потому что снова всё проходит в сознании
как.бы заново. Прошло уже достаточно времени, но я до сих пор не всё помню. Я напишу как есть, а Вы, мой мудрый друг, не взыщите, если что не складно.
Первое, что я мог сказать, это были слова Иова: «Бог дал, Бог и взял, — да будет имя Господне благословенно». Не фанатизм ли это? Просто во мне сказался опыт предыдущих
лет, опыт доверительного отношения к Богу как к Отцу. Я шёл нелёгкой дорогой внутренних исканий, хотя мог бы взять всё в готовом виде, — я же из христианской семьи. Но вот и Вы подметили, что я давно уже придерживался независимости,
— и в духовных поисках я ничего не принял на слепую веру. Но я был молод и не знал ещё, какая тяжёлая
цена свободы самоопределения. Были затяжные депрессионные периоды,
когда казалось, что смысла нет, и перед глазами
— одна безысходность. И никому нельзя было сказать, потому что я тогда уже понимал, что никто до конца другую душу не поймёт. Но однажды, когда было какое-то время ощущения тупика, пришла неким наитием в общем.то немудрёная
мысль: если Бог до этого дня столько с тобой возился,
то уж верно не для того, чтобы махнуть на тебя рукой: бесполезное дело. Ведь, скорее всего, у Него хватит и сил, и терпения, чтобы начатую работу доделать до конца. И в душу
влилась тёплая струя сыновнего доверия.

Слепая покорность и доверие — понятия разные. На непонимании этого в сознании людей неверующих было много спекуляций. Я это пишу потому, чтобы и Вы правильно поняли, почему я повторил слова Иова. Вспомнил сейчас, не знаю почему, как Вы дали мне, старшекласснику, рассказ Солженицына «Один день Ивана Денисовича», где на слова Алёшки-баптиста: «Хлеб наш насущный дай нам на каждый день» его солагерник
ехидно хмыкнул: «Пайку, значит?» Для одного — «хлеб насущный», а для другого — «пайка». Так что одно и то же понятие люди толкуют по.своему: одним — восточная покорность,
другим — доверие.

Вы не подозреваете, как уместно вспомнили об «Акедат
Ицхак», которое трактуют по.разному. Ортодоксальные евреи усматривают здесь готовность вашего праотца Авраама
пойти до конца в послушании Богy — принести в жертву
своего сына. Либеральные же евреи рассуждают иначе: не мог Бог, призвавший их праотца из языческой среды, где нормой было человеческое жертвоприношение, — не мог Он в самом деле желать этой жертвы от Авраама.
Ведь речь идёт о библейском Боге, который неоднократно говорил через пророков, что Ему отвратительны подобные жертвы, они —
мерзость для Него. К этому и сводится смысл древнего сказания
о связывании Ицхака на жертвеннике: Бог не хочет, чтобы проливалась человеческая кровь. Ицхак, как известно, остался жив. Может, истина, как это и положено, находится посередине,и если соединить мнения обеих сторон, то и получается
разумный вывод, лишённый каких.либо крайностей.

Я же хочу сказать, что отдал моего сына Господу без возврата — в отличие от Авраама. Как Вам объяснить моё отношение к безвозвратной потере? Видите ли, не только
у меня бывает такая горькая утрата, погибают
дети и у других. Но можно до конца своих дней терзаться вопросами
«За что? Почему?» и жить оставшуюся жизнь в раздрае с собой и Богом. Иов, как известно, даже вызвал Его на суд. Я этих вопросов ни разу Ему не задавал; не внушая себе ничего,
я жил доверием к Нему: Он сделал что.то непонятное для меня сегодня, но будет понятно завтра. А пока нужно уметь ждать.
Мне нехорошо от того, что я много пишу об этом, и получается
даже как.то умно, — а случай не тот, чтобы умничать.
Просто мы были всегда с Вами в доверительных отношениях
друг к другу, поэтому я и попробовал объяснить трудно объяснимое, хотя все слова здесь какие.то не те, а других искать — это умничать. Но уж совсем не найду слов,
чтобы сказать, как мне не хватает моего сына. У него была тонкая натура, он умел видеть красоту
этого мира, Богом созданного, и не стеснялся своих чувств. «Папа, посмотри — какие красивые закатные облака!» Через несколько месяцев ему было бы тридцать.

Однажды видел я сон (под утро бывают такие сны — значимые и очень короткие).
Будто бы озаряет меня какой.то неземной
свет, и моему сознанию внушается мысль, что Гриша воскрес. Я плачу от радости, но сон быстро
прервался.

Рувим Иосифович, Вы спросили меня о моей маме. Знаете,
я написал о ней достаточно обширный материал с надеждой,
что его напечатают в местной газете.
Зачем? Думалось, что горожанам будет полезно узнать ещё об одной судьбе их соотечественницы. Не думаю, что это выглядело нескромно;
если печатают всякую чушь вроде гороскопов да анекдотов,
то почему бы не поместить добрый материал? Иногда,
в нескольких номерах подряд, публиковались биографии
неизвестных людей. Но с биографией мамы не получилось: редактор счёл неправдоподобным, что в жизни обычного человека может проявляться Высший Промысел. Я же написал,
как было. Так что в ближайшее время пошлю Вам копию этого материала бандеролью.

Вы были знакомы с папой и, возможно, почувствовали некий пиетет к судьбам
еврейского народа, хотя тут никакой слащавости не было. Просто в семье родителей было вполне
здоровое отношение к Библии, без буквоедства. А там,
как известно, высказано много уверенности о добром будущем
Израиля. Родители, хотя они глубоко не копали, всё же умели отличать божий дар от яичницы и понимали, что национализм
и предназначение Свыше — не одно и то же. Тема эта сложная, и даже в Ваших словах это чувствуется. Столько
течений в иудаизме, и каждое имеет право на своё мнение. Ну, а уж чего только ни натворили от лица Церкви, — тут ни один трибунал не разберётся.
Даже если говорить не о крови, то на бытовом уровне
всяких гадостей хватало всегда. И мой интерес, пожалуй, можно свести к простому: лучше понимать друг друга, чтобы
было как можно меньше негатива. Я хочу, чтобы «список
Шиндлера» продолжался. Не знаю, наивно ли это, но мне кажется,
что если мой посильный вклад в этом вопросе сделает
доброе дело, то этим самым продолжится «список». Даже если и не будет каких.то заметных свершений в этой области
человеческих взаимоотношений, но если удастся спокойным
тоном нейтрализовать яд юдофобии, то для меня и это уже хорошо.

В этой связи я мысленно провожу параллель из жизни
своего прошлого. В советское время каждый год по весне
в нашу церковь наведывались студенты
из университета. На кафедре по «научному атеизму» для них это было практическими
занятиями. Естественно, поначалу студенты были заряжены
предвзято: тут и заведомо отрицательное отношение,
и снисходительные улыбки («что спрашивать с этих верующих,
людей недалёкого ума?»). Но вот встреча вторая,
третья, и оказывается, что в ответах верующих не всё так примитивно: что.то оказывается интересным, а что.то — просто открытием. Одно дело — атеистическая литература, другое — живое общение с людьми, с их судьбами. И на глазах
происходила нейтрализация того яда противопоставления и враждебного отношения. Я не говорю, что те студенты стали
верующими, но менялись отношения, взгляды становились добрыми. Из всех запомнился почему.то Володя Советов; у него было удивительно русское лицо, открытый, улыбчивый
взгляд, русые волосы. Он потом директорствовал в какой.то школе
Владимирской области. Жаль, что потеряны связи.
Утомил, верно, своими писаниями.
Ваш Алексей.


Шалом, Алёша.
  Если бы я не знал тебя столько лет, то отнёсся бы к твоим словам с недоверием. Я снова вспомнил твоего отца; я и тогда точно не знал, в каком сане священнослужителя он был, — он называл мне целый перечень областей, в которых он был епископом что ли, — прости, мне тогда не это было интересно. А вот что чётко запомнилось, так это удивительное
для меня серьёзное отношение к еврейскому народу. «Серьёзное
» — пожалуй, не то слово; и юдофобы тоже серьезно
делают своё дело. Ведь вот поди ж ты, не сразу и найду
нужное слово. В общем, он буквально понимал Библию и с убеждённостью говорил, что у Израиля библейское будущее. Ведь это было в середине 60.х, советская политика поддерживала
арабский мир, а он мне такое говорил. Я уже тогда стал смотреть на положение вещей иначе: значит,христианский
мир не однороден. А когда он мне привёл фразу из вашего
Нового Завета, — я её хорошо запомнил, — это стало зарубкой
в душе: «Не отверг Бог народа Израиля».

  А теперь вот ты ещё со своим «списком Шиндлера». Своеобразная мысль. Ну, тогда и я поделюсь некоторыми сентенциями. Еврейская литература
очень разнохарактерная
(имею в виду религиозную): от молитвенников просто —
до поучительных книг, и редко какой еврей имеет об этом полное представление. Там есть очень нелицеприятные высказывания вроде: «Лучше быть праведным неевреем, чем неправедным евреем». Это стоит высокой оценки. Ведь критическое отношение к себе — всегда признак здравого понимания.

  В «Книге нашего наследия» читаю: «Человек должен просить о милосердии
для себя как части этого мира с тем, чтобы весь мир был записан
в Книгу жизни». Я уже писал
тебе, что не нужно идеализировать: не все евреи — верующие,
и, уж конечно, не все верующие евреи мыслят в таком духе. Пусть так, но важно, что всё.таки явлена широта духа. Ведь это не пропагандистские книги, где выпячивалось бы то, чего в природе не существует;
это не показуха хотя бы уж потому,
что книги эти вряд ли кто из неевреев читает. Да они и адресованы.то сугубо для евреев.
Но продолжаю свою мысль. Израиль в течение семи дней праздника Суккот просит о милости для семидесяти народов мира (т. е. для всех), а не для себя только. Наш мудрец РаМБаМ говорил: «Язычник, соблюдающий семь Ноевых заповедей,
причастен к жизни грядущей», — сказать по вашему, Царства Небесного. Вообще в древности считалось: если какой.то язычник
будет соблюдать семь заповедей Ноя, то его можно считать иудеем. Ты не насторожился: что это за Ноевы заповеди? Не бойся; они вполне внятны, и ничего заумного
в них нет.

He отвергай Бога.
Не богохульствуй.
Не убивай.
Не вступай в половые связи с кровными родственниками,
животными, лицами своего пола и не прелюбодействуй.
Не укради.
Не ешь мяса, отрезанного от живого животного.
Создай суд для обеспечения выполнения шести предыдущих правил.

  Так что, видишь, ничего страшного нет. Еврейская мысль давно уже шла на сближение, и кто из христиан скажет, что эти правила плохи? Но это, к сожалению, наше с тобой прекраснодушие. Слово это любил повторять Томас Манн в романе «Иосиф и его братья». Прекраснодушие — и более
ничего. А в действительности иудейский и христианский миры живут в разных измерениях, и если они где.то пересекаются,
то только для того, чтобы снова разойтись, не узнав друг друга. Ты ведь радеешь прежде всего о религиозном аспекте,
— вот я прежде всего о нём и говорю. А вне этого
контекста, что же, — бывают и браки смешанные, и политики
порой как будто бы сближаются.

Твои устремления я принимаю и понимаю чисто по-человечески:
жить бы да жить всем в мире и согласии. И порою
кажется, что всё хорошо; но какая.то злая воля вдруг снова разводит в разные стороны, — я стар, повидал всякое. Кто поймёт нас, евреев, когда мы сами.то неедины в понимании
себя, своей истории, своих духовных корней? В России были такие светлые головы вроде Н. Бердяева, С. Булгакова, Вл. Соловьёва, которые искренно и честно хотели вникнуть в так называемый «еврейский вопрос». Наверное, они были не совсем от мира христианского, хотя были христианами, —
уж очень тих был голос их совести, не услышал их российский
православный люд.

  А теперь стало ли лучше?
Не ты ли написал мне, что уже в т. н. демократические годы ты участвовал в судебных процессах с антисемитами и нацистами? Пусть открытого огня пока нет, но мы.то хорошо
чувствуем, что это просто пригашено. Помнишь, в 72.м году даже до Горького доходил дым от пожаров во владимирских
лесах? Там горели торфяники, и их тушили армейские подразделения. Так вот, вроде бы и залили водой, и огня нет, а торф под землёй продолжал тлеть, и выгорал незаметно
для глаза. Проваливались танки, гибли солдаты, потому что огонь был скрытый, а снаружи вроде бы и нормально. Так и в нашем
злополучном вопросе. Ты думаешь, легко было нашим
уезжать сюда, а ведь многие из нас люди пожилого возраста?
Иной климат, иной язык (кто из нас знал иврит?), иное
мироощущение. Одна отрада: здесь тебя не обольют антисемитскими
помоями. Ну и конечно — социальные гарантии.

Так что, возвращаясь к российской действительности, невидимый
огонёк исподволь тлеет. Тлеет да тлеет себе — до поры до времени, а потом скажется многими бедами.
Всё это на уровне иррациональном; ни мне, ни тебе до конца этого не понять. Да и как поймёшь миллионы растерзанных
тел и душ, принесённых в жертву «христианских» понятий? И у меня ведь нет какой-то злопамятности — просто
это так долго отравляло жизнь евреев, что у нас это, наверное,
уже отложено в генах, даже помимо нашего желания. Я не хочу разводить эту тему, больную и необъятную. Непонятно,
как могло религиозное движение, провозгласившее
«Бог есть любовь (я правильно воспроизвёл слова вашего апостола?), причинить столько горя тому народу, из которого
и вышел сам основатель этого движения? Ведь две тысячи лет, с малыми перерывами, история нашего народа проходит под сумрачной тенью христианского усердия, — как сказал бы
Иван Карамазов — «к вящей славе Господней».

Прости, иногда бывают моменты, когда досадное чувство
трудно удерживать.
Хорошо, что нас.то жизнь проверила, и наши взаимоотношения искренни и доверительны.
Твой Рувим Иосифович.

ПЯТОЕ — ШЕСТОЕ

  Рувим Иосифович, шалом.
Вы в первый раз сказали мне это слово, и для меня это значит много. Спасибо от души. Я же знаю, что «шалом» — это «мир тебе», но не просто как отсутствие войны или вражды,
а как мир внутренний.
А само письмо получилось корябающее (есть ли такое слово в pyccком лексиконе?) . Да и поделом: мы как.то ненароком
коснулись болезненной темы и хорошо, что хоть только коснулись. Уже само упоминание о тёмных страницах
истории, омрачённых антисемитизмом, вызывает какую.то реакцию
в душе, которую могу обозначить лишь одним словом — «мутит». Муторно оттого, что никакими извинениями
не смоешь позора с христианской совести, и нужно
хотя бы пробовать разговаривать друг с другом, взаимно желая обоюдного понимания.

Тон Вашего письма напомнил мне — в который раз — Вашу досаду и злость, когда мы, куга зелёная, глупо смеялись над тем, над чем смеяться было вовсе не кстати. Надо было видеть, как Вы с трудом удерживали себя, чтобы не взорваться
справедливым гневом; Вы в такие минуты были очень живописны (уж извините). Мы часто изображали это друг перед другом — не зло. Вы начинали тереть своим больший кулаком нос, что.то шепча про себя,
— ругательства, наверное,
хотя вслух Вы никогда не позволяли себе этого. Однажды, когда мы в своей жеребячьей глупости продолжали над чем.то идиотски хихикать (что.то мы нашкодили), Вы, после безуспешной попытки достучаться
до нашего разумения,
сказали нам с горечью: «Вы... вас даже невозможно оскорбить
обидными словами, потому что вы в глупости своей не понимаете даже оскорбительного смысла». Да, это были мы, и это было правдой. Находило на нас порой что.то глупо-
щенячье, и Ваше высокое понятие о чести и порядочности в такую пору было просто бессильно.

Знаете, одно только сегодня утешает: жизнь всё.таки заставила нас взрослеть. Не все с возрастом умнеют и мудреют.Бывает ведь и так, что человек
уже пожилого возраста, а поучиться у него нечему. Как говорила моя мама: дураком не назовёшь, но и в умный ряд не поставишь. Но годы спустя,
помните — во время моих редких приездов в Горький, Вы с удовольствием называли поимённо то одного, то другого: этот стал главврачом областной стоматологической поликлиники,
этот — главным энергетиком завода, — значит переросли дурашливость и нашли своё место.

Помните случай из нашей т. н. производственной практики? Нас, старшеклассников,
приписали к кондитерской
фабрике «1 Мая» чему.то там учиться.
Ничему мы там не учились, но производственный пример тамошних работников
переняли успешно: выносить за проходную сладости.
Вообще какой.то минимум брать с собой разрешалось, но это у нас превратилось в азарт. Коноводы в таком деле всегда найдутся, которые просто утрачивали чувство меры.
И был шмон на проходной, когда вытряхнули кучу конфет из носков, из.за пазух, из самых потаённых мест, — и была позорная разборка в классе. Когда я что.то попытался вякнуть
для смягчения ситуации (ведь не все же мы брали сверх меры дозволенного), Вы, как сейчас помню, резко осадили меня: «Ты... борец за правду!..» И этот гнев мной был тоже понят.

  Мы всегда — и в школе,и уже после окончания её —
вспоминали сцены гнева, но, поверьте, никогда не было чувства обиды. Мы не были паиньками — куда уж там! — но понимали справедливость. Вы могли позволить себе такое,
что не мог себе позволить кто.либо другой из учителей, но неизменное осознание справедливости Вас оправдывало в наших глазах. Вы не терпели гаденькое, этакое исподтишка, а Лёнька Бланк был из таких. Как Вы его однажды швырнули,
что он катился до «камчатки», — и ведь даже он, при всей своей склонности к подлому, не стал скулить.

Уж если «нахлынули воспоминания», то позвольте ещё. Раз, войдя в класс после звонка на урок, Вы вызвали к доске Витьку Абрамова. Он был выше и сильнее нас всех, мог быть бесшабашным, но не злым. Вы велели ему стать спиной к передней стене перед всем классом. Подойдя к нему, Вы по своей привычке пригляделись сначала к нему, как бы примериваясь, потом легко приподняли его и потёрли его спиной меловую стену. Сделав это, Вы коротко сказали ему: «Иди на место». Витька молча сел с белой спиной. Вы же и прокомментировали непонятное для нас: «Не делай другому
того, чего не желаешь себе. Ты что сделал с первоклассником на перемене?» Это было
внушительно и справедливо. Я уже тогда понял, что Вы осведомлены в библейских заповедях.

А Мишка Гольденберг ведь тоже живёт где.то в Израиле.
Вспомнил его к этой теме. Он хорошо играл в футбол и волейбол, но в литературе был слаб. Проходили мы поэму А. Блока «Двенадцать», Вы вызвали его. Хорошо, что вызвали
не меня, потому что я, при всей своей антипатии к революционному,
эту поэму тоже не читал (признаюсь — и до сих пор). Мишка начал что.то мямлить: «Блок взял прототипом евангельский сюжет, где… там...» Больше ему сказать было нечего. Вы подошли к нему вплотную (опять Ваша привычка из.за близорукости) и спросили: «Ты Евангелие.то читал?» «Нет», — ответил Мишка радостно. «Ну и дурак». И хотя в то атеистическое время читать Евангелие было зазорно и стыдно,
— да и у кого оно было? (известно ведь: мракобесие, опиум
для народа), но и здесь мы все поняли справедливость Вашего
слова: не тот случай, чтобы хвалиться незнанием.

Грубость бывает разная. Одна намеренно хочет унизить
достоинство человека;
другая одёрнет, когда вежливость непонятна, и глядишь — дошло. Но справедливость подчас и грубого слова всегда была оправданна. Не знаю, говорил ли кто.либо из наших одноклассников Вам о подобных случаях из нашего былого, — ведь я пишу Вам только лишь то, что запомнилось
мне, — но уверяю Вac: всё в порядке, мы уважали Вас как учителя и как человека. Это не сентиментальность о прекрасном далёком, это благодарная память.

Когда же мы сдружились уже в послешкольных отношениях,
Вы позволили себе задавать мне более откровенные вопросы на библейские темы. Разве был я тогда знатоком Библии? Как ничтожно мало я тогда знал, хотя, признаться,
старался читать. Но много ли было соответствующей литературы
в те советские времена? Примерно в 70.м году мне в руки попали отпечатанные
на ротаторе богословские лекции,
— папа привёз из Москвы. И я на радостях провёл несколько
встреч с христианской молодёжью, чтобы вместе почитать
эти лекции. Собирались 2—3 раза, а потом мне было сделано серьёзное внушение дядeй из КГБ с буквальным поднесением большого кулака к моему лицу. Прошло столько
лет, но я и сейчас помню фамилию этого офицера. Так что «чтения» пришлось прекратить.

Но чего не вспомнишь, пока пишешь?
Лет через 10 я встретил его в трамвае, и он — представляете? — сказал мне, что я шёл по правильной дороге
(на дворе был ещё коммунизм).
Что его заставило мне это сказать? Наверное, некоторые
из них всё же уважали в нас то, что мы сознательно шли по избранному пути, что составляло каждодневную трудность,
а не сливались с общей массой.

Да, о вопросах. Вы хорошо цитировали библейские места.
Однажды Вы вспомнили из наставлений ап. Павла: «Если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напои; делая так, ты соберёшь ему на голову горящие уголья». И с каким сочным сарказмом, — мне это так нравилось, — Вы резюмировали:
вот тебе и христианское добро: облагодетельствуй
врага, и да сгорит он от горящих углей. Как я тогда ответил, уж не помню, но мы всё же разобрались, — ведь речь шла о человеческой совести, которая, как те угли, будет жечь человека, за eго зло получающего добро. Мы тогда не обратили
внимания на то, что Павел фактически процитировал древнюю еврейскую заповедь, записанную в Притчах Соломона.
Это была капля из глубокого кладезя еврейской этики, которой буквально пропитан весь Новый Завет.

Знаете, последнее время я живу под приятным ощущением
открытия: тот Н. З., который я знаю достаточно хорошо,
весь наполнен соком иудаизма. Христиане, — кто сознательно,
а большинство — неосознанно, — живут (по крайней
мере, хотят жить) по этике, выработанной ещё в Ветхом Завете,
Кстати, считаю, что свод иудейских канонических книг христиане совершенно напрасно называют Ветхим Заветом. «Ветхий» — это устаревший, обветшавший. Но какой же он устаревший, когда он до сих пор наполнен дыханием жизни? Разве можно сказать, что вот эта мицва устарела? — «Перед слепым не клади ничего, чтобы преткнуться ему». Помимо
смысла, лежащего, как говорится, на поверхности, здесь есть много прочтений, которые усматривали ваши мудрецы. Хотя бы вот это: мужчина, утверждающий, что любит женщину,
говорящий это лишь для того, чтобы только добиться
сексуальной близости, напрямую нарушает эту заповедь, ибо женщина, поверив его лживым словам,становится обманутой.
А знаменитое «Глаз за глаз, зуб за зуб»! Сколько ложных домыслов на счёт этого ходило в христианской среде — и всё потому, что просто не знали подлинного смысла. Смысл же этой мицвы — в справедливости: мера наказания не должна превышать тяжесть содеянного преступления. И это не только норма юридического права, а более всего должна быть применима в наших повседневных взаимоотношениях.
Хорошо сказал по этому поводу Расул Гамзатов:

Знай, мой друг, вражде и дружбе цену
И судом поспешным не греши.
Гнев на друга может быть мгновенный,
Изливать покуда не спеши.
Может, друг твой сам поторопился
И тебя обидел невзначай.
Провинился друг и повинился —
Ты ему греха не вспоминай.

Сколько в нас праведного максимализма! И насколько мера нашего личного суда не соответствует поступку осуждаемого.

Я могу увлечься и перечислять ещё и ещё заповеди, которые своей гуманностью просто восхищают. Тот же Павел
вспомнил еврейскую мицву «Не заграждай рта вола молотящего
». Помимо заботы о животных, смысл простирается и на людей, — недаром апостол уточняет: «О волах ли только говорится?» В силу этой заповеди шла борьба в европейском мире о сокращении рабочего дня на предприятиях, чтобы рабочим была возможность отдохнуть.
А заповедь почитания отца и матери? В наши дни это настолько актуально, насколько попраны эти тысячелетиями
сложившиеся нормы. Мудрецы Торы и здесь находят более широкое прочтение, помимо прямого значения: осуждается поведение детей, если они в каком.либо спорном деле выступают
на стороне противников родителей. Восхищает развёртка
этой мицвы: ведь она вовсе не призывает к слепому повиновению.

Сами раввины предлагают практические примеры, когда почитание родителей не должно быть препятствием в исполнении другой заповеди — «Люби ближнего своего, как самого себя». Например, родители не одобряют по каким.то соображением
выбор сыном своей предполагаемой жены. Формально — окажи послушание и откажись от любимой.Но тогда ты впоследствии женишься на нелюбимой, а это хуже. Поэтому лучше жениться по любви, если даже родители и не одобряют выбор.

Не выглядит ли глупым то, что я всё это пишу Вам, еврею? Уж, наверное, Вы знаете в этой области побольше моего. Но так бывало, когда живо обсуждали с товарищем только что увиденный фильм в кинотеатре: ведь оба всё это видели, но каждому хочется вспомнить особо впечатлившее. А потом — об этом же фильме восхищения и споры в классе,
Жаль, что мы не знаем богатства иудейской мысли; и если даже что.то христиане и считают своим в вопросах этики, то при более углублённом понимании иудаизма выясняется,
что корни оттуда. Не об этом ли думал Павел (извините
за частое упоминание о нём, такая уж у него историческая
роль), еврей от евреев, когда притормаживал ретивых христиан из язычников? Он называл их дикими ветвями,привитыми к природной маслине: «…вспомни, что не ты корень держишь, но корень — тебя; не гордись…».

Как не упомянуть о заповедях, неоднократно повторяемых
в Т Торе: о защите пришельцев, вдов, сирот, о городах-
убежищах, куда могли укрыться люди, совершившие непреднамеренное убийство, до судебного разбирательства; о Шаббате (субботе), когда от работы освобождался и раб, и скот; о юбилейном годе, дающем самой земле отдых; о запрете
дочиста убирать урожай с полей и виноградников, чтобы
нуждающийся тоже мог воспользоваться урожаем?..

Нет, надо заканчивать.
  Ваш Алексей.


ШАЛОМ!

Ты, Алёша, в самом деле увлёкся, когда с таким пиететом
говорил о наших мицвот, заповедях, которым больше
трёх тысяч лет. Если бы мы, евреи, исповедовали учение о реинкарнации, то я мог бы думать, что в прошлой жизни ты был евреем, Но не очень.то увлекайся; не забывай, что есть люди и есть идеи, а по поводу людей рабби Авраам-Йегошуа Гешель трезво, на мой взгляд, сказал: «Еврейский народ —
посланник, забывший своё послание» (своё — в смысле «вверенное
ему»). Ведь если судить с позиции той же Библии (я имею в виду ТаНаХ — Тору, Невиим, Хетувим, что означает,
как ты, уж конечно, знаешь, соответственно Пятикнижие Моше, Пророков и Писания), то еврейский народ предназначен являть веру в Единого и вытекающие отсюда нормы
поведения в самых различных сферах человеческого бытия, что мы называем этикой.
Ведь это сейчас, по прошествии нескольких тысячелетий
под влиянием иудаизма и христианства (я имею в виду как раз Библию) мир усвоил — по крайней мере, теоретически —
общие нормы поведения и худо-бедно как.то на них ориентируется. Сейчас эти нормы не кажутся уже какими-то новыми.

Про основополагающую роль евреев в этом деле, похоже,
уже не ведают и сами христиане, что ты верно и подметил.
Будто бы христианство выросло на пустом месте; читая Новый Завет, не удосуживаясь узнать хоть что.то об иудаизме,
христиане полагают, что они всем обязаны Иисусу, Павлу, Петру, — а ведь они все мыслили иудейскими категориями.
Во времена Моше, когда не то что у каждого народа,
а у каждого племени был свой племенной божок, картина была совсем другой.

Вот у меня есть выписка из книги Исидора
Эпштейна «Иудаизм»: «В политеистических религиях
у каждого бога были свои права и особые добродетели.
Поэтому там в принципе нет общезначимого различия между
правильным и неправильным, злом и добром. По учению пророков (библейских. — Вставка моя), добро всегда добро, зло всегда зло. Универсальный характер Божественной праведности
подразумевает признание общезначимой нормы в отношениях Бога и человека и человека со своими ближними.
Это, в свою очередь, порождает представление о единстве человеческого рода…».

Но вернёмся к нашим временам. Если и в былом наш народ вовсе не был идеальным — достаточно читать пророков,
— то на сегодня картина не лучше. Правда, и не хуже, чем у других. Я имею в виду в данном случае проблему личной веры. Есть обрядовость, есть причисление себя к национальной
религии, но личная вера, насколько я понимаю, это нечто
другое. Её-то как раз в нас маловато. В лучшем случае —
агностицизм. Но ведь ты пишешь не об этом, а об этике. Да, конечно, какие.то нормы соблюдаем, но ведь их соблюдают
и неевреи. Есть, правда, свои национальные особенности.

Ты же ведь бываешь в еврейском обществе (знаешь, это признак того, что тебе доверяют, а доверие оказывают вовсе
не всякому); ты, верно, видел, что евреи вовсе не пуритане и не ханжи, и на праздничных столах у них вовсе не только «амановы уши», но и водка. Видел ли ты среди них пьяных в том виде, чтобы заплетающимся языком допытываться: «Ты меня уважаешь?» и в подтверждение уважения принуждать
сидящего рядом пить ещё и ещё? Среди нас не всегда
взаимоотношения бывают гладкими, но мы не выносим сор из избы. Много из наших пробилось вперёд, но далеко не всегда потому, что уж такие талантливые, — просто мы умеем поддерживать друг друга; и человек продвинулся, и мы не завидуем. Это — наше.
Знаешь, я хочу кое.что добавить к твоей похвале по поводу
нашей этики. Много не буду, а скажу о том, что для себя считаю наиболее значимым. Обратил ли ты внимание, что в Торе провозглашена свобода выбора? Ведь это же восходит к седой древности. Прочти… Нет, я сам не поленюсь процитировать из Деварим: «Во свидетели перед вами призываю
сегодня небо и землю: жизнь и смерть предложил я тебе. благословение и проклятие. Избери жизнь, чтобы жил ты и потомство твоё». «Избери жизнь» — это не о том, чтобы продолжать жить или, к примеру, повеситься. Это — соблюдение
тех нравственных законов, благодаря которым общество
может процветать.

Свобода выбора в том, что можно
их и не соблюдать, и Всесильный вовсе не будет стоять над тобой с дубинкой. Но Он дал всему законы — как природе,
так и человеку, — и сказано в Брейшит, что всё это было создано хорошо весьма. Если же нарушаются законы, то результат
может быть только в худшую сторону.

Хочешь пример навскид, как сейчас у вас модно говорить?
Люди всё больше и больше пересаживаются в автомобили.
То, что эти агрегаты в огромном количестве выбрасывают вредные газы, убивающие нас же, известно настолько, что мне здесь и прибавить нечего. Я хочу сказать о другом. Люди в большинстве своём садятся за руль вовсе не из.за нужды, а из спеси, из амбиций, из тщеславия. Иному до места работы проще доехать в общественном транспорте, но куда там! Он так высок в собственных глазах, ему надо утвердиться
в глазах других. А что же в результате? Человек гораздо больше устаёт, часами тратя время в пробках; он совсем
не больше успевает сделать дел; аварии отнимают и время,
и силы, и здоровье, — аварий же всё больше и больше из.за перегруженности на дорогах. Но, может быть, он денег
заработает больше благодаря передвижению на автомобиле? Так ведь и здесь проигрыш, ибо обслуживание и ремонт своего
авто отнимает много из заработка, и если всё же доход будет
больше расхода, то стоит ли та разница невосполнимого здоровья (на которое мы опять же тратим деньги всё больше и больше), потраченного времени? Мы здесь плохо считаем и остаёмся в самообмане.
Это — «избери жизнь».

Конечно, я нарисовал картинку с российского быта, потому что тебе это нагляднее, но поверь:
в других государствах то же самое да ещё и свои «прелести
». Например, массовое ожирение из.за малоподвижности.
Статистика показала, что в благословенной Америке, куда так вожделенно направлены многие взоры, 60 % сидящих
за рулём страдают от этого тяжёлого недуга, потому что львиную долю дневного времени они проводят в автомобилях,
закусывая на ходу в Макдональдсах.
Или — массовое употребление алкоголя и никотина, где мне опять после мнения экспертов доказывать что.либо просто глупо. Ах, в какие заманчивые фантики упаковывают всю эту продукцию! А какая реклама! И в спорте без пива не обойтись, и рыбалка не рыбалка без бутылки, и посидеть
в компании без неё тоже уж никак.

А сигареты — какие же
они тонкие да изящные, с какими гарантирующими фильтрами, что просто прямо для женщин. Уж о них.то, которые
этого достойны, табачная промышленность так заботится,
что на эстетическое оформление не жалеет денег, — ведь женщины так чувствуют всё утончённое, изысканное.
Ты думаешь, мы здесь про Россию мало знаем? — А я ведь опять про неё, не нужен же тебе берег турецкий? У вас там что.то говорят про национальные проекты. Смешно было бы, если бы не было так… трагично. Девочки-малолетки
и взрослые женщины — повальное курение и алкоголь. Ведь это они рождают детей, и кого они рожают!
Национальной программой № 1 должна быть борьба за спасение генотипа, а повышение рождаемости уже следом.
Говорят про жильё, про какие.то ипотеки; может быть, это и будет обеспечено, и жильё будет доступно. Но кому там жить? Жизнь ребёнка начинается со скитанья по больницам,
а как же иначе, если любящие мамы и бабушки дымят им сигаретами в лицо. У вас на Т ТВ об этом кое.где поговаривают,
но робко, как.то случайно.

Мы же здесь про Россию знаем более объективно, потому
что здесь не на что озираться. Не успели у вас проговорить
о денежных поощрениях матерям за 2.го и 3.го ребёнка, как сразу же в фанфары затрубили бодрые реляции: рождаемость
увеличилась! Власти, видно, не знают, что требуется хотя бы обычные девять месяцев, чтобы родился ребёнок. Куда там — сразу! Знаешь ли ты, с какими патологиями у вас рождаются дети? Или женщины думают, что природу обманут,
если позволят себе не пить и не курить лишь в период беременности?
— А многие и здесь не отказывают себе.
Это — «избери жизнь».

Но и я увлёкся. У вас, у христиан, есть апокалиптическая
книга — «Откровение Иоанна» называется. Там обещано
много ужасов, кары небесные направлены на людей похлеще египетских казней.
Но знаешь, что я думаю? — Это метафоричные образы
человеческого безумия, которое и будет обращено на людей
бумерангом, да уже и обращается. Это то, что избрали не жизнь, а смерть, и не Всесильный карает, а последствие недолжного
избрания.

Письмо, конечно, — не трактат из Т Талмуда. Но ведь ты не будешь против, если я приведу здесь небольшой фрагмент из комментария к Т Торе? — «Еврейская этика основывается на постулате о возможности свободного выбора, из которого
неизбежно следует, что каждый человек отвечает за свои поступки. Мудрецы Талмуда говорят: “Всё в руках Небес, кроме трепета пред Небесами”». Это означает, что Т Творец оставляет в Своём распоряжении всё, что связано с внешними
условиями и обстоятельствами, предоставляя человеку управлять своими желаниями.
Желания определяются наличием или отсутствием трепета перед Высшим Началом — постоянного ощущения Божественного Присутствия.
Выработает человек привычку ориентироваться на это ощущение или постарается погасить его в глубине своей души — ему выбирать. Если он обретёт это свойство —
все его желания будут продиктованы ощущением постоянно раскрывающегося присутствия Творца и стремлением
исполнить Его волю, если нет — то они будут основываться
на ложном представлении о том, что никто не видит совершаемое преступление, никто не судит преступника, и потому всё позволено».

Однако всё это может выглядеть наивно и архаично. Наше время отличается тем, что о безнравственности своей говорят открыто и даже бравируют этим. Об этом и Йешайя говорил, ты ведь знаешь: «О грехе своём они рассказывают открыто, как содомляне, не скрывают; горе душе их! ибо сами на себя навлекают зло». Ты ведь переключаешь свои телеканалы,
и пророку не возразишь. И я думаю, что мы заболтали эту этику, забыв о главном: из чего она происходит.
В России в начале 90.х так много разговаривали о духовности,
о нравственности, — и в первых рядах те, кто вчера
читал лекции по атеизму. Но каков результат? Ведь прошло
двадцать лет, и можно подводить баланс. О результатах говорить не буду, это видно и слепому, — причина же в том, что на самом деле просто поиграли в «боженьку». Если нет серьёзной веры в Бога Единого, у которого этика не размыта,
а конкретна и преподана нам в заповедях, то имеем, что имеем.

Я заканчиваю или, лучше сказать, завершаю свою мысль о том, что еврейский народ выстрадал для мира идею монотеизма, История уже написана, и никто из серьёзных людей не будет отрицать, что монотеизм был мощным прорывом
в мировом сознании. Жаль только, что человек научился
опошливать всё святое.
Всесильному предоставили роль некоего нищего, которому
из милости дают подаяние. У христиан — обряд крещения и крестик на шее, у евреев — молитвы в миньяне да праздники.
Всё это делается как великая милость Богу: на тебе обрядовость и не приставай больше, Может быть, я всё это огрубляю, но суть.то такова. Главного же — открытости перед
Творцом и тяготения к Нему — в нас нет. Отсюда все последствия
лицемерия.
Послушай, я говорю с тобой, как какой.нибудь раввин. Откуда это у меня? Спасибо за твои воспоминания из школьной
жизни. Действительно, многое выглядит по.другому, если смотреть на это не только своими глазами.
Рувим Иосифович.

  СЕДЬМОЕ — «ДЕКАБРИСТКА» —ВОСЬМОЕ

Рувим Иосифович!
Вы и вправду «разошлись», хотя оно и понятно: уж очень болевые точки мы затрагиваем. И это ещё при всём том, что между нашими письмами изрядный временной интервал.
А если бы мы с Вами обсуждали всё это традиционно по.русски, на кухне, где, что ни говори, всё же уютнее разговаривать по душам?

Мне очень нравится, что у евреев (точнее — в иудаизме)
нет чётко очерченной догматики, как у христиан. Что есть догматика? — Это отлитые в конкретные формы понятия о Боге. Наверное, это хорошо для подавляющего количества
верующих: за тебя всё продумано и сформулировано, бери и пользуйся. Но не очень хорошо для остальной части верующих,
ибо ей свойственно задавать нетрадиционные вопросы, а догматика этого не любит. Хотя вопросы направлены вовсе не против веры, а во имя разума, который, как известно, дан Всевышним.

Апостол Иоанн как.то хорошо сказал: «Он дал нам свет и разум».
Так вот, у евреев позволительно дискутировать. Я не думаю,
что у них сплошь и рядом разброд и шатания в мыслях; уж, конечно, есть у них незыблемые отправные точки, от которых
они постулируют. Например, известные «Тринадцать принципов Веры», сформулированные Маймонидом. Но вообще-то, всё, что догматично, меня заставляет внутренне улыбаться:
святые наивности! Разве можно окончательно утверждать
то, что непостижимо по определению? Вот хотя бы один пример. Члены организации «Свидетели Иеговы», вызывая на разговор любого встречного, чуть ли не первым вопросом пытаются спровоцировать на полемику: «Какое имя у Бога?» Справедливости ради скажу, что мне нравится нравственный образ жизни иеговистов, но их наивность главного — и основополагающего для них — вопроса просто обескураживает. В еврейском молитвеннике Сидур («Врата молитвы») чётко сказано: «У Бога евреев нет собственного имени (все Его имена — это только описание Его проявлений в мире)». Так просто
и величественно. Но сколько же глубокомысленных дискуссий
ведётся на тему имени Бога, и этому не будет конца.

Грустно сознавать, что в мире познания чаще всего царствуют эмоции, симпатии или антипатии. Вот провозглашено,
что Йегошуа есть Бог, и хоть ты расшибись, показывая с помощью самой Библии, что основания для этого утверждения
в ней попросту нет, — в лучшем случае, чего можно добиться,
это заработать отлучение. Эмоции не дадут возможности
даже самого существования вопроса. И будет то же, что в еврейской среде называют словом «херем» — проклятие.
Так, херем тому еврею, кто обратится в христианство, — по нему отслужат даже службу как по умершему. Благодаря провозглашённому догмату о Боге-Сыне разведены в противоположные
стороны две половины фактически одного мира, и если бы развод был мирным.

Не так давно был маленький казус. Мне звонит один
добрый знакомый, еврей, и говорит, что к предстоящему празднику Пурим в хеседе скачали из Интернета текст, рассказывающий
о тех древних драматических событиях, связанных
с прекрасной Эстер и злобным Аманом; всё это распечатали, и можно получить для прочтения. Конечно, я благодарил за любезность, но сказал при этом, что сам текст знаю очень давно, он никогда не изымался из канонической
Библии и называется «Книга Эсфирь». Мой приятель был искренно удивлён, что христиане никогда не исключали
из христианского канона еврейские книги ТаНаХа. И это так, и я свидетельствую на примере церковной жизни и своей практики, что как на богослужениях, так и в личной жизни еврейские книги дохристианского периода, так незаслуженно названные Ветхим Заветом, постоянно в чтении, — причём не как.нибудь ради формы, а для духовного назидания.

Всё это я говорю к тому, что на самом деле общего у нас гораздо больше, чем принято считать. Книги Нового Завета
христиане считают богодухновенными, а там, как я уже упоминал, Павел предостерегал неевреев: не ты корень держишь,
но корень — тебя, не гордись… Патриархи, пророки, псалмы Давида у нас в постоянном изучении. По этой причине
ещё в советское время мои приятели-евреи удивлялись, почему я сведущ в их книгах.